ЭНИ «В. Г. Белинский»
Том второй. Собрание сочинений в 9 томах

Яндекс.Метрика Яндекс цитирования
Bookmark and Share

РЕЧИ, ПРОИЗНЕСЕННЫЕ В ТОРЖЕСТВЕННОМ СОБРАНИИ ИМПЕ­РАТОРСКОГО МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА, 10-го ИЮНЯ, 1839. Москва.

Об «Уложении» и последующем его развитии. Речь, произнесенная в торже­ственном собрании императорского Московского университета ординарным профессором, доктором прав Федором Морошкиным. Июня 10 дня 1839 года. Москва. В университетской тип. 1839. — De ratione observandi in arte medica ejusque abminiculis et obstaculis. Oratio quam in solemnibus anniversariis caesareae litterarum universitatis mosquensis habuit. Gregorius Sokolsky, pathologiae et therapiae professor p. o., medicinae doctor. D. X. juni anni MDCCCXXXIX *. В 4-ю д. л. 87 стр.

 

В брошюре, заглавие которой здесь выписано, кроме речей гг. Морошкина и Сокольского, есть еще и «Краткий отчет о со­стоянии императорского Московского университета за 1838—1839 академический год».

Вот уже третий год, как мы читаем в московских универси­тетских «актах» превосходные речи. В 1836 году мы прочли пре­красную речь г. Щуровского; в 1838 году мы прочли прекрасную речь г. Крылова о римском праве; в нынешнем году мы прочли превосходную статью г. Морошкина «Об „Уложении и последую­

 

460


щем его развитии» и спешим поделиться с нашими читателями доставленным нам ею удовольствием.

Чтобы дать понятие о содержании и, некоторым образом, самом изложении речи г. Морошкина, выписываем ее начало:

«Уложение» составлено в 1649 году повелением государя царя и вели­кого князя Алексея Михайловича, трудами и искусством бояр — князя Никиты Ивановича Одоевского, князя Семена Васильевича Прозоровского, окольничего Федора Федоровича Волконского и государевых дьяков — Гав­риила Леонтьева и Федора Грибоедова. Государь и Великий земский собор «Уложение» слушали, утвердили и на мере поставили. С тех пор «Уложе­ние» начало свое действие в пределах русской земли и до издания «Свода законов» пребыло главным источником законодательства. Сто восемьдесят шесть лет лучшей истории оно правило жизнию русского народа, покрови­тельствовало правых, исправляло послушных и карало преступников,— довольно и славы, и добра,— и даже теперь, когда царствующий законода­тель, по примеру великих царей, собрав воедино разбросанные члены зако­нодательства, причислил «Уложение» к памятникам прошедшего, оно вечно будет главным источником отечественной юриспруденции. Оно вечно пре­будет историческим первообразом русского законодательного ума, русского гражданского быта и юридического слова. Придет время, когда русская юриспруденция, изведав чужеземные начала правды, снова обратится к «Уложению», как великому истолкователю народного гения, и воздаст ему почести, какие некогда воздавали сыны Рима «XII таблицам». «Уложение» родословно, как Москва, патриархально, как русский народ, и грозно, как царский гнев. Судьбы отечества отпечатлелись в нем всеми эпохами славы и уничижения, народные племена — всеми юридическими понятиями, на­родная жизнь — всеми заветными мыслями и наклонностями. По месту своего происхождения будучи «Уложением» Москвы, по времени издания — произведением упорной старины,— оно как будто приковывает народ к не­подвижному основанию московской местности и древних обычаев; но, будучи «соборным» по своим источникам и редакции, оно поставлено на распутий русской истории: оно вольно было принять все стихии русской общественной жизни и действительно их приняло и уложило. «Уложение» не отвергает и чужеземного, не противится преобразованиям и усовершенст­вованиям; но при этом оно хочет быть самобытным, последовательным, на­родным. В этом отношении оно упорнее самой России. Когда наше отечество подклонило свою голову под острие преобразования, одно «Уложение» про­билось сквозь ряды иностранных регламентов и победоносно возлегло на троне Екатерины II. Законники нового направления тщетно покушались заменить его новым уложением; ничто не могло поколебать его; один «Свод законов» восторжествовал над ним могучею волею Николая I. «Свод зако­нов» превосходит «Уложение», как Россия Николая I превосходит своим величием Московское государство Алексея Михайловича, но как в основа­нии настоящего величия лежит московская земля, купленная кровию наших предков, так кротость «Свода законов» красуется на кровавом подножии «Уложения».

Рассматривая «Уложение», я обращу внимание на причины его изда­ния, потом на его источники и юридические начала и заключу переворотом, который оно потерпело в царствование Петра Великого.

Засим красноречивый и энергический оратор говорит о при­чинах явления «Уложения», причинах, которые он разделяет на отдаленные и близкие, разумея под первыми живое и плодород­ное начало единства, к которому всегда стремилась Россия и которым она наиболее обязана своей религии, потом идею само­державия, после свержения татарского ига, обновившегося в сво­

 

461


бодном величестве Иоанна Грозного *, и, наконец, влияние Евро­пы, влияние классических идей и законодательства, чрез Польшу заносимых в Киев; а под вторыми — недавнее безгосударное со­стояние России и необходимость дать законную форму обновленно­му обществу. Далее оратор исчисляет источники «Уложения»; они следующие: 1. правила св. апостол и св. отец; 2. градские законы греческих царей; 3. прежние судебники, указы государей и бояр­ские приговоры; 4. статьи, не решенные ни прежними судебника­ми, ни царскими указами; и, наконец, вероятно, с последовав­шего разрешения царя; 5. литовский статут. Дойдя до третьего источника «Уложения», оратор говорит: «Этот источник легко отличить в „Уложении по ого особенной физиономии: если за­метите статью гражданского права, которая сохранила жизнен­ную теплоту процесса, и статью уголовного права, на которой не остыли еще гнев закона и кровь преступления, — то это знак, что они образовались из боярских приговоров» 1.

Если бы мы хотели шаг за шагом следить за развитием речи, то наша рецензия превратилась бы в огромную критику; а если бы мы хотели выписать все места, отличающиеся могучим и увлекательным красноречием, то нам пришлось бы перепечатать почти всю речь, от слова до слова. Предоставляем самим читате­лям прочесть ее всю, а сами слегка коснемся кой-каких мест.

На 22 стр. мы встретили мысль, поражающую читателя своею странностию. Оратор находит в русском народе «творческий, бесконечно изобретательный смысл, который непрерывно высту­пает из круга положительности, непрерывно стремится вперед, совершая новые обороты, проявляя новые стороны человеческого духа». Мы совершенно согласны с этою фразою, особенно если в ней слово «смысл» заменить словом «разум»; по мы никак не можем согласиться, чтобы эта, как называет ее оратор, «„непости­жимая топкость смысла была и добродетелью и недостатком на­рода, как и умственная добродетель, почти всегда обличающая недостаток развития высших душевных сил — ума, воображения и эстетического чувства». Что в русском народе есть огромный элемент разумности,— это несомненно; и эта многосторонность духа, о которой говорит сам оратор, что же она, как не проявле­ние разума? Что у нашего народа есть не только обыкновенная способность — воображение, эта память чувственных предметов и образов, но и высшая, творческая способность — фантазия и глубокое эстетическое чувство,— это доказывают русские народные песни, то заунывные и тоскливые, то трогательные и нежные, то разгульные и буйные, но всегда бесконечно могучие, всегда выражающие широкий размет богатырской души... Что разум и эстетическое чувство суть по преимуществу достояние и принад­лежность великого народа русского, его характеристические при-

 

462


меты,— это доказывают и наши гигантские успехи в цивилизации в столь короткое время, и наше молодое просвещение, и наша мо­лодая литература. Сто лет назад мы имели только сатиры Кан­темира, а теперь уже гордимся именами Ломоносова, Фонвизина, Державина, Карамзина, Крылова, Батюшкова, Жуковского, Гри­боедова... А такие гигантские проявления русского духа, такие могучие проблески его, как Пушкин и Гоголь?.. Неужели русский народ богат только рассудком и беден разумом и эстетическим чувством? «Тонкость рассудка может развиться и в дряхлеющем и в младенческом обществе от умственного и нравственного за­стоя»,— говорит оратор. Действительно, так, то есть от таких причин развилась тонкость рассудка у персиян и китайцев: не­ужели под эту же категорию подходит и молодая Россия, молодая, несмотря на то, что имеет уже девятивековую историю и соверши­ла несколько циклов своего развития?.. Нет, после указанных нами фактов, такая мысль — парадокс, не имеющий даже и достоин­ства странности. «Напротив того,— продолжает оратор,— глухота рассудка, при остроте ума и воображения, бывает иногда плодом высокой цивилизации, добродетелью свободно рожденного народа». Еще парадокс!.. Мы желали бы, чтобы оратор указал нам на на­род, отличившийся или отличающийся умом, эстетическим чув­ством, а вместе с тем и глухотою рассудка, как результатом вы­сокой цивилизации. Мы думаем, что необыкновенная сила рассуд­ка как в человеке, так и в народе отнюдь не условливает силы разума и обладание эстетическим чувством; но что разум и эсте­тическое чувство необходимо условливают и необыкновенную силу рассудка. В отношении к рассудку и практическому уму ни одни народ в мире не может равняться с французами,— но зато какой же народ в Европе беднее их разумностию, фантазиею и эстетическим чувством? Напротив, англичане, гордящиеся Шек­спиром, Байроном и Вальтер Скоттом, суть в то же время и народ, отличающийся силою рассудка, способностию анализа и практи­ческим умом. Если в их искусстве и их истории видно преобла­дание разума и фантазии, то в их мышлении видно явное преобладание рассудка. Голландцы, соотечественники Рубенса, гордые двумя школами живописи — нидерландскою и орлеан­скою,— в то же время суть и народ рассудка и практического ума. Какая чудовищно огромная сила рассудка видна в немцах Канте и Гегеле, которые, особливо последний, в то же время от­личаются и чудовищно огромною силою разума и эстетического чувства, не говоря уже о том, что вообще умозрительные, транс­цендентальные и фантастические немцы в действительной и прак­тически-положительной жизни аккуратны и рассудительны как нельзя более. Так точно и русский народ, богатый элементами Разума и эстетического чувства, в то же время отличается и не­обыкновенною сметливостию, смышленостию, практическою деятельностию ума, остроумием, аналитическою силою рассудка. «Но если природа и история создали нас юристами, а не философами

 

463


и не поэтами, и мы привычнее к земле, чем к облакам, то будем же довольны нашею судьбой, будем юристами в совершенстве, будем римлянами в юриспруденции». Прекрасно, но мы никак не можем удовлетвориться такою бедною участью. Нет, мы думаем, или, лучше сказать, мы верим и знаем, что миродержавные судь­бы вечного промысла, природа и история не осудили России на такое одностороннее и узкое существование, в тесноте которого не­естественно склались бы огромные члены ее богатырского тела, прервалось бы дыхание ее широкой груди и сжался бы глубокий и могучий дух. Heт, мы верим и знаем, что назначение России есть всесторонность и универсальность: она должна принять в себя все элементы жизни духовной, внутренней, гражданской, политической, общественной и, принявши, должна самобытно раз­вить их из себя... Мы еще не философы — это правда, но мы уже обнаруживаем живое стремление к разумному знанию, и если не в философии, то в частных знаниях даже оказали уже некоторые успехи, и русское просвещение гордится уже именами нескольких знаменитых математиков, астрономов, мореплавателей. Сколько знаний было соединено в лице одного отца русской науки и рус­ской литературы — Ломоносова! Что касается до поэзии — мы уже давно поэты: ведь Пушкин не мог же быть явлением случай­ным, а Пушкина мы, даже по сознанию самих иностранцев2, сме­ло можем противопоставить любому поэту всех народов и всех ве­ков. Так зачем же нам быть только юристами, новыми римлянами в юриспруденции?— Мы будем и юристами, и римлянами в юрис­пруденции, но мы будем и поэтами, и философами, народом арти­стическим, народом ученым и народом воинственным, народом про­мышленным, торговым, общественным... В России видно начало всех этих элементов, и если эти элементы всё еще остаются эле­ментами, а не действительными явлениями, это значит, что все известные определения не в пору ему, что гнило для него всякое человеческое оружие, ненадежны никакие человеческие доспехи, и потому-то он, как божественный Ахилл, безоружный, бездей­ственный, но могучий и страшный, ждет от небожителя Гефеста неземного вооружения; а для врагов и недругов ему достаточно выйти на вал и трикраты крикнуть...3

Не можем довольно надивиться, как такая странная мысль попала в такую прекрасную речь... но это единственное пятно ее...

Чрезвычайно любопытно в «Речи» изложение, или, лучше сказать, разложение юридических начал «Уложения», разложе­ние, в котором рассматривает оратор основные законы «Уложения», государственные учреждения (чины, приказы — разряд­ный, поместный, приказ большого прихода, посольский, судный, разбойный или сыскной, холопий, земский, стрелецкий; духовное управление, иерархия), областные учреждения (воевода, приказ­ная, съезжая изба или палата, губные старосты, целовальники, части, разряды, городовые приказчики и городничие, таможен­ные или торговые суды, площадные подьячие), просвещение (его

 

464


религиозный характер до Федора Алексеевича и Софии Алексе­евны, славяно-греко-латинская академия, приказ книгопечатного дела), государственная служба, местничество, взятки, состояние народа (дворянство, духовенство, городские сословия), граждан­ские законы. Превосходен взгляд оратора при решении заданного им себе вопроса: «На каких началах основана гражданская часть „Уложения». Начала эти семейственные, патриархальные, по его решению, которое кажется нам глубоко верным и истинным.

Если бы таким образом юристы наши обработали историю права на Руси и разоблачили его внутреннее значение и сокро­венную, таинственную сущность — мысль,— как далеко подвину­лась бы русская история! Право есть краеугольный камень об­щественного здания, цемент, связывающий его части, и потому пока темна эта сторона истории какого-либо народа, то и сама история его по необходимости есть темный, непроходимый лес. Монета, подати, источники промыслов, основания военной служ­бы, права сословий, их взаимные отношения, суд и расправа, их формы — без знания всего этого нет знания истории. История войн и договоров есть только одна сторона истории народа, есть история частная. Итак, пусть сперва обработают эти частные истории; пусть занимающийся дипломатией разработает историю дого­воров; воин — изобразит нам характер и развитие военного ис­кусства в России; литератор, лингвист — историю и развитие ли­тературы и языка; другой — истории иерархий, монастырей и так далее. Это поважнее вопроса, важности которого никто не взял на себя труда истолковать, вопроса, бесплодные решения которою успели уже сделать сухим и педантским занятие русскою историею. Вот когда обработаются все эти частные истории, пли эти отдельные стороны истории русской,— тогда только возможна будет истинная русская история, без «высших взглядов» и по­строенная не на песке, а на твердом основании4. Судя по речи г. Морошкина, мы можем смело надеяться от него великих услуг русской истории со стороны идеи и развития русского права, рус­ского законодательства и русского судопроизводства. Г-н Морошкин принадлежит к новому поколению ученых — не к тому, кото­рое красноречие отличает от поэзии характером живописи, а поэ­зию от красноречия — характером музыки, которое деление поэ­зии на эпическую, лирическую и драматическую основывает па прошедшем, будущем и настоящем времени5, которое, наконец, громкими фразами силится прикрыть нищету своих знаний; нет, г. Морошкин но имеет ничего общего с этими учеными: всем из­вестна его пламенная любовь к науке, его огромная начитанность, Добросовестная ученость, а речь его показывает еще, что бог дал ему душу живу, открыл его разумению таинственную глубину мысли и одарил его огненным словом. Вся речь г. Морошкина есть образец глубокомыслия, учености, живого, пламенного красноре­чия, местами возвышающегося до поэзии. Мы не можем удер­

 

465


жаться, чтобы не выписать из его речи хоть два места, особенно подтверждающие наше мнение о целой речи г. Морошкина.

Чего же недоставало русскому народу? Преобразования! Его недоста­вало для семнадцатого века! Явился царь с горящей мыслию в очах, с от­важной думой на челе и с громоносным словом власти! Он страшный кинул взор на царствующий град, сурово посмотрел на даль прошедшего и двинул царство от него. Что ж не понравилось ему в наследии предков? Что воз­мутило <дух> 6 Петра в творении его отцов? Но это тайна души великой, глубокая тайна гения! Мы видели только внешнее этого духа, который, как грозное облако, прошел над русскою землею. Мы видели, как он сочувст­вовал Иоанну Грозному, как благоговел пред кардиналом Ришелье, как не терпел византийского двора, его роскошества и лени, его ханжей и лицеме­ров. Такое грозное соединение стихий в душе смертного, рожденного пове­левать и царствовать! И к этому огненному началу нравственной его жизни присоединилось глубочайшее сознание собственных сил. Посланник неба, самодержавный смертный, решительно рожденный для преобразований! В каком бы он веке ни родился, в каком бы народе ни воспитался, он всегда и везде был бы преобразователем. Это его природа! Если б он был современ­ным древнему Язону, его постигла б участь божественного Иракла. Он был бы слишком тяжел для легкой греческой армады. Но провидение знало, где произвести на свет необычайного смертного. Только русский корабль мог сдержать такого страшного пассажира! Только русское море могло носить на хребте своем столь отважного мореходца! Только Россия могла не трес­нуть от этого духа, который напрягал ее, чтоб уравнять ее силы с своею исполинскою мощию! Дивное явление! От сложения мира не бывало та­кого государя! Говорят, что крутость его ума и воли происходила от того, что он не получил надлежащего воспитания; но, боже мой! какая наука могла ограничить эту адамантовую душу, какое воспитание могло смягчить эти несокрушимые нервы ума, эти железные мышцы воли? Если природа должна была уступить ему, то что ж могла сделать из него наука? Какой немец мог быть ему детоводцем, какой француз учителем? И природа и наука отступились, когда этот великий дух помчал русскую жизнь по от­крытому морю всемирной истории! Петр Великий не верил слабостям человеческой природы; только на смертном одре почувствовал, что и он смерт­ный: «Из меня можно познать, сколь бедное творение есть человек»,— произнес он в смертных страданиях! Таков был Петр Великий! Ему нужно было совершить преобразование. И какое преобразование! От конечностей тела до последнего убежища человеческой мысли! Он бритвой бреет бороды и топором рубит невежество. Тысячи стрелецких голов падают на Преобра­женском Поле! Ни даже крестный ход царствующего града не мог смягчить его правосудия! (60—61 стр.).

Как жаль, что эта лебединая песнь, этот пламенный дифирамб, достойный истинного поэта, а уже не оратора, как чернильным пятном белая бумага, подпорчен одною риторическою фразою! Оратор спрашивает себя: «Что ж не понравилось ему в наследии предков? — Что возмутило дух Петра в творении его отцов?» и отвечает: «Но это тайна души великой, глубокая тайна гения!» Риторическая фраза! Где тут тайна? — Дело ясно! Петра возму­тила отжившая идея, мертвая форма, невежество, предрассудки, лень, азиатизм и китаизм народа, которого силы он знал и назна­чение пророчески предугадывал. Но к чему наши слова, когда сам оратор, чрез несколько строк, обнаруживает пустоту этой фразы следующими чудными строками:

Преобразователь в течение всей своей жизни хранил в себе тайное сознание, что не одно рождение возвело его на престол, но сила высшая

 

466


призвала его царствовать над народами! Он чувствовал, что не кровь, а дух должен ему предшествовать. Он отверг сына и возжелал оставить по себе достойнейшего. Но великий человек не приобщился нашим слабостям! Он не знал, что мы и плоть и кровь! Он был велик и силен, а мы родились и малы и худы 7, нам нужны были общие уставы человечества! Петру Ве­ликому не нравилось наше древнее государственное устройство. Государева боярская дума должна была уступить место сенату; областные приказы — ландратам и ландрихтерам. Ему не нравились и наши целовальники, наши дьяки и подьячие. Он желал бы посадить на их место пленных шведов, сек­ретарей и шрейберов цесарской службы. Ему не нравилось прошедшее Рос­сии. Но все эти перемены ничто в сравнении с преобразованием государст­венной службы. Сам, начав с солдата гвардии, он прошел медленно по лест­нице подчинения и завещал ее своим подданным. А что кормленье прежнее, что царский хлеб и соль? В поте лица ели их слуги Петра Великого. Нигде он не был так грозен своим правосудием, как против дармоедов, мирских едух и казнокрадов. Не уважая частной собственности, когда думал об оте­честве, за каждую копейку, излишне взятую сборщиком податей или передан­ную комиссионером торгашу, он был неумолим для виновного (61—62 стр.).

Так как речь г. Сокольского писана на искусственном латин­ском языке, из уважения к стародавним преданиям ученых об­ществ, и не принадлежит к русской литературе, то мы и проходим ее молчанием и обращаемся к «Отчету».

Каждый годовой отчет о действиях и состоянии Московского университета должен возбуждать живейшее участие: Московский университет — единственное высшее учебное заведение в России; он не знает себе соперников; у него есть история, потому что для него всегда существовало органическое развитие. В Московском университете есть дух жизни, и его движение, его ход к усовер­шенствованию так быстр, что каждый год он уходит вперед на видимое расстояние.

На прошедший академический год из 195 экзаменовавшихся принято 144, да сверх того без экзамена принято из разных учеб­ных заведений 36 человек, итого — 180. Профессоров и вообще преподавателей было 45, а учащихся 677; именно: в 1-м отделе­нии философского факультета 107, во 2-м — 122, в юридическом 203 и в медицинском 245 человек.

В двух отделениях философского факультета и в юридиче­ском, согласно с высочайше утвержденным уставом, курс уста­новлен на 4, а в медицинском на 5 курсов, и студенты не иначе допускались к слушанию высших курсов, как по выдержании над­лежащего испытания в науках, определенных для низших курсов.

По высочайшему повелению профессор Щуровский был ко­мандирован на шесть месяцев для обозрения Уральского хребта в геологогеогностическом отношении. Г-н Щуровский составляет записки своего путешествия, которые в скором времени будут изданы — интересная новость для тех, которым известна горячая любовь к науке и умение писать г. Щуровского.

Из Университета св. Владимира8 перемещены ординарные профессоры Данилович и Якубович в Московский университет, а из него в Университет св. Владимира адъюнкт Кубарев экстраор­динарным профессором. Определены: адъюнктами воспитанники

 

467


главного педагогического института Спасский по кафедре фи­зики, Лешков по юридическому факультету и доктор медицины Варвинский по медицинскому факультету.

Удостоены степени магистра — 2; степени доктора медици­ны — 6; звания медико-хирурга — 1; звания штаб-лекаря — 6; звания лекаря — 2; звания зубного лекаря—1; звания повивальной бабки — 9; аптекаря — 8; провизора — 14; гезеля — 9; звания до­машних учителей и учительниц — 34, в том числе русских под­данных 22 и иностранцев 12.

По окончании академического года, из слушателей и сту­дентов удостоены степени кандидатов 1-го отделения философ­ского факультета — 4; 2-го отделения философского факульте­та — 9; юридического факультета — 5; звания действительного студента: 1-го отделения философского факультета — 14; 2-го от­деления философского факультета — 2; юридического факуль­тета— 17; в медицинском факультете: звания лекаря 1-го отделе­ния— 20; 2-го отделения—11; следственно, в нынешний акаде­мический год всех выпущено 82 человека.

Учебные пособия получили значительное приращение: в биб­лиотеку поступило вновь 1100 сочинений в 1809 томах; в физи­ческий кабинет 6 инструментов и снарядов; в музей естественной истории 129 чучел животных млекопитающих и птиц, 36 минера­лов (пожертвованных профессором Щуровским и собранных им во время путешествия его по Уралу); в обсерваторию 1 снаряд; в химическую лабораторию 520 инструментов; в минц-кабинет 18 монет и медалей; в анатомический театр 80, а в зоотомический 85 препаратов, изготовленных прозекторами Шмидтом и Басовым; ботанический сад получил новые семена и виды растений. Вообще учебные пособия находились в следующем состоянии: 1) в биб­лиотеке 46 340 соч. в 65 079 томах; 2) в музее естественной исто­рии чучел животных и минералов 50 546; 3) в учебном минерало­гическом кабинете 3800 минералов и 20 инструментов; 4) в физи­ческом кабинете 344 инструмента и снаряда; 5) в минц-кабинете 1 614 монет и медалей; 6) в гербариуме 17 627; 7) в ботаническом саду 5985 видов растений; 8) в химической лаборатории разных химических веществ, препаратов и реагентов видов хрусталей, приготовленных из воска, снарядов и инструментов 2327; 9) в технологическом кабинете разных веществ по заводам и фабри­кам 271 и 7 медалей; 10) в анатомическом кабинете 5530 препа­ратов и 481 инструмент; 11) в зоотомическом кабинете 439 препа­ратов и 178 инструментов; 12) в десмургическом кабинете и для класса офталмологии 233 снаряда и инструмента; фармацевти­ческий кабинет состоит из разных препаратов и медикаментов, употребляемых на лекциях фармации, токсикологии и рецептуры. Сверх того, при университете находится особая библиотека, собст­венно для употребления казенных воспитанников, в которой нахо­дится 1935 сочинений и 106 периодических изданий.

 

468


В университетских клиниках находилось больных 149, из которых выздоровевших 123, получивших облегчение и не желав­ших остаться в клинике 12, выпущенных по неизлечимости 2, умерших 4, остается 2; приходивших за советами 958, из них боль­шая часть выздоровела; умер 1. Операций сделано 91. В акушер­ском институте рожениц 158, умерших не было. В студенческой больнице находилось 160 больных, из них выздоровело 141, умер­ло 5, остается 14, приходило за советами 280. Все студенты 5 кур­са участвовали в лечении больных и в производстве операций под непосредственным руководством профессоров клиники; боль­ные бедного состояния пользованы без всякой платы, и приходя­щие из них получали лекарство безденежно в университетской аптеке. В клиниках находится разных препаратов и снаря­дов 1126.

В университетской типографии отпечатано разного звания книг и диссертаций на ученые степени 78. Собрано за «Москов­ские ведомости», объявления и книги 354 451 р., а в расход упо­треблено 199 969 р., следовательно, чистой прибыли 153 492 р. Жаль, что не означено число печатных листов, напечатанных в продолжение года.

Состоящие при университете ученые общества продолжали свои занятия: I) Императорское Общество испытателей природы имело 7 обыкновенных и 1 чрезвычайное заседание, в которых читаны 23 сочинения членов; напечатаны 3, 4 и 5 книжки повре­менного издания общества 1838 года и первая книжка 1839, со многими таблицами, и окончен печатанием XII том «Записок». Общество лишилось членов, умерших в сем году: Криницкого, Фальдерманна, Флейшера, Вильперта, Фрпдерика Кювье, графа Штернберга и Шамиссо. Вновь избрано действительных чле­нов 23; всех членов теперь состоит 870. Вместо уволенного по прошению от должности второго секретаря действительного члена Н. А. Ушакова, избран действительный член адъюнкт-профессор Рулье. В библиотеку поступило 57 записок и разных сочинений. II) Императорское Общество истории и древностей российских име­ло 4 заседания, в которых читано 8 исторических рассуждений и исследований. Обществом изданы: 1) «Повествование о России» в 2 т. действительного члена Арцыбашева; 2) вторая книжка «Русского исторического сборника» и 3) «Нестор, историко-критическое рассуждение о начале русских летописей» действитель­ного члена Погодина. Действительный член Снегирев занимается, но поручению начальства, описанием московских древностей и пе­чатает 3-ю книжку «Исторического сборника». Общество состоит из 26 почетных и 74 действительных членов, 3 благотворителей, 29 соревнователей и 2 корреспондентов. Пожертвовано обществу: 3 медные китайские монеты, 30 старопечатных книг, 17 новой пе­чати и 25 рукописей; важнейшее приношение сделано благотвори­телем И. Н. Царским. III) Общество физико-медицинское имело 10 заседаний, в которых читано 39 сочинений членов и два при­

 

469


сланные от других лиц. Должность секретаря латинской и русской корреспонденции, и, на время отсутствия адъюнкта Топорова, путешествующего для обозрения за границею важнейших гошпиталей и больниц, должность казначея исправлял экстраординар­ный профессор Анке. Вновь избрано действительных членов 13 и членов-корреспондентов 5. Ныне всех членов 261.

470



* О значении наблюдения во врачебном искусстве и об обстоятель­ствах, содействующих и препятствующих ему. Речь, которую произнес на торжественном ежегодном акте императорского Московского университета Григорий Сокольский, профессор патологии и терапии, доктор ме­дицины, 10 июня 1839 г. (лат.). — Ред.

* Рецензент долгом почитает заметить, что он везде старается выражаться языком оратора и собственными его красноречивыми выражениями.