ГАДАТЕЛЬНАЯ КНИЖКА. Москва. В тип. В. Кириллова.
1839. В 4-ю д. л. 8 стр.
ЧУДЕСНЫЙ ГАДАТЕЛЬ УЗНАЕТ ЗАДУМАННЫЕ ПОМЫШЛЕНИЯ. Издание четвертое (!!!). Москва. В тип. Смирнова. 1839. В 16-ю д. л. 39 стр.
Всякое убеждение, всякая
настроенность души, как бы ни были они, по-видимому, нелепы, имеют корень в ее
существе и могут быть объяснены из развития ее жизни. Случайность может быть в
частных, отдельных проявлениях, но случайности нет в
общем, в роде, в существе. Итак, для того чтобы понять какое-либо действие,
какое-либо явление в нравственном мире, должно найти его источник и понять тот
фазис в развитии внутреннего мира, который обнаруживается в этом действии пли в
этом явлении. Тогда отдельное явление получит общее значение; оно будет
понятно; и если оно в свою бытность было нелепо или пошло, или даже
отвратительно и гнусно, то, будучи понято, оно уже и
не нелепо, и не пошло, и не отвратительно; оно облагороживается,
оно становится явлением необходимого состояния души или духа вообще. Но, с другой стороны,
странно было бы думать, что все, имеющее внутреннюю и необходимую причину,—
истинно и нормально. Несмотря на такую причину, иное явление потому ложно и
ненормально, что самый источник его не есть нормальное состояние духа и
принадлежит к той отрасли его развития, на которой он еще скован и потемней для
того, чтобы после,
458
через посредство развития, стать свободным и светлым.
То состояние духа ложно и ненормально, в котором он подчиняется какому-нибудь
отдельному моменту своего существа и, весь отдавшись одностороннему
направлению, доходит наконец до крайности, до
искажения своего существа. Для человека, кроме его индивидуальности,
существует еще мир внешний, мир объектов. В развитии
индивидуального я есть такой момент, в котором оно
отрицает от себя всякую истину и полагает ее всю в объекте. Продолжая
развивать далее этот момент, он доходит наконец до
решительной крайности, принимая за истину все, что только противоречит его
определениям. Эта моментная крайность называется суеверием. Сущность суеверия именно
заключается в том, что оно видит всю истину
во внешнем, положительном, и не потому, чтобы оно было убеждено в разумности
внешнего и положительного, а потому, что оно, напротив, темно и недоступно для я (что бы ни было это я — чувство ли, предчувствие ли, мысль ли)
и диаметрально противоречит ему. Чем страннее, чем нелепее, чем бессмысленнее
явление, тем больше уважения оказывает ему суеверие; и для того, чтобы придать
важность простому и обыкновенному случаю, для того, чтобы вывести его из ряда
прочих случаев, суеверие старается только затемнить его, как можно больше
запутать, как можно нелепее представить. Суеверие видит во
всем присутствие чего-то таинственного, но не той родственной с нашим духом,
сладостной, благоуханной тайны, не души всего живого, перестающей быть тайною,
когда дух выйдет из сумрака чувства на ясный свет разумной мысли,— не того, что
составляет существо благороднейшего фазиса в духовном развитии, мистики,— нет,
таинственное, в котором живет
суеверие, холодно и мертво: оно подавляет и душит, потому что в нем отрицается всякая
разумность, всякий смысл; здесь дух падает в уничижении, трепещущий и бессильный,
заключенный рабством в оковах, и лежит у ног мрачного,
деспотического, непроницаемого произвола. Суеверие относится к мистике, как
слепота к магнетическому ясновидению, которое хотя не есть здоровое состояние,
однако знаменует наступление здоровья. Суеверие не выходит из тесных границ
ежедневного мира; оно только старается сгустить в нем непроницаемый мрак;
мистика, сквозь сумрак дольнего мира, видит далекое мерцание Духовного света...
Суеверие сближает насильственно самые разнородные предметы, уничтожает все
законы, придает всему сверхъестественную силу; все действия и явления,
выходящие из него, сухи, мертвы, лишены всякой духовности. Вот источник всех
нелепых предрассудков, гаданий, примет. Человек вдруг, ни с
того, ни с сего, связывает свою жизнь, свое предприятие с обстоятельствами, не
имеющими никакой с ними связи, и связывает именно потому, что нет никакой связи;
он не выезжает никуда в понедельник, он
опасается, выходя из
459
столом; он в ужасе вскочит из-за стола, если увидит,
что за ним сидят тринадцать человек, и т. д.; он же ищет, например, из случайного
смешения карт предузнавать свою будущую судьбу или предузнать судьбу какого-нибудь
предприятия из того, что случайно откроется и прочтется в нелепой гадательной книжке...
Записавшись, мы чуть было не
забыли, о чем должна теперь идти у нас речь; но слово «Гадательная книжка»
заставило нас невольно взглянуть на книжицы, лежащие
перед нами, а эти книжицы заставили нас также невольно отвести в другую сторону
наши оскорбленные взоры. И кто бы не оскорбился, кто бы не отвернулся, взглянув хоть на
начальные листы этих приторных в своей пошлости тетрадей? Нам стало стыдно, что
мы разговорились по случаю их так серьезно... Все, даже и
гадательные книжки, несмотря на уродливость своего назначения, допускают некоторую
степень изящества: гадательная книжка могла бы быть занимательным сборником
острых слов, метких изречений, забавных каламбуров; в ней могло бы быть
обширное поприще для веселой болтовни, для способности острить, которую,
заметим мимохо
460