ЭНИ «В. Г. Белинский»
Том второй. Собрание сочинений в 9 томах

Яндекс.Метрика Яндекс цитирования
Bookmark and Share

ПОВЕСТЬ О ПРИКЛЮЧЕНИИ АНГЛИЙСКОГО МИЛОРДА ГЕОРГА и о бранденбургской маркграфине Фридерике Луизе, с присовокуплением к оной (к бранденбургской маркграфине Фридерике Луизе?) Истории бывшего турецкого визиря Марцимириса и сардинской королевны Терезии. С гравированными картинами и портретом. Издание девятое. М. К. Моск­ва (.) В тип. А. Евреинова. 1839. Три части. В 8-ю д. л. В I-ой части 105, во II-й — 68, в III-й — 128 стр.

 

«О милорд английской, о великий Георг! ощущаешь ли ты, с каким грустным, тоскливым и вместе отрадным чувством беру я в руки тебя, книга почтенная, хотя и безмысленная! В то время, когда я уже бойко читал по толкам, хотя еще и не умел писать, в то время, когда еще только начиналось мое литературное образова­ние, когда я прочел и «Бову», и «Еруслана» гражданскою пе­чатью, и «Повести и романы господина Волтера», и «Зеркало до­

 

448


бродетели» с раскрашенными картинами 1,— скажи, не тебя ли жадно искал я, не к тебе ли тоскливо порывалась душа моя, пламен­ная ко всему благому и прекрасному?.. Помню тот день незабвен­ный, когда, достав тебя, уединился я далеко, кажется, в огороде, между грядками бобов и гороха, под открытым небом, в лесу пышных подсолнечников — этого роскошного украшения огород­ной природы, и там, в этом невозмущаемом уединении, быстро пе­реворачивал твои толстые и жесткие страницы, всею душою удив­ляясь дивным приключениям, такою широкою кистию, так могу­че и красно изложенным... Задумался я, погрузившись сердцем в какое-то сладостное мечтание... Передо мною носился образ твоей прекрасной, о Георг, маркграфини, которая наполнила меня таким нежным, трепетным чувством удивления к своей дивной красоте и женственному достоинству, что, мне кажется, не посмел бы до­тронуться и до рукава ее богатого платья!.. А ты, неистовый Ге­орг, ты не только решился остаться ночевать с нею в одной комна­те, но даже и напечатлеть на ее устах преступный поцелуй, за что она, пришед в великую свирепость, не то надавала тебе поще­чин, не то велела отодрать тебя плетьми на конюшне — не помню, право, а справляться некогда. И как любили тебя женщины, как навязывались они сами на тебя, о стократно счастливый милорд английской! И Елизабета, твоя обрученная, и маркграфиня, твоя возлюбленная, и королевна арапская, и королевна гишпанская — сколько их, и все королевны!.. А ты, несчастный визирь турецкий, злополучный Марцимирис, помнишь ли ты, как сострадал я тебе, когда лукавый черт отбивал у тебя твою прекрасную жену, коро­левну сардинскую, Терезию? О, если бы попался тогда мне в ру­ки этот дьяволенок, я бы показал ему, что ад-то не в аду, а у меня в руках!.. О, как я рад был, когда наконец наградилась ваша при­мерная верность, образцовые любовники, каких нет более в наш ветреный и, как уверяет какой-то журналист, в наш положитель­ный, индюстриальный, антипоэтический век2, в который поэтому уже невозможны ни «Милорды английские», ни «Аббаддонны»... О милорд! что ты со мною сделал? Ты так живо напомнил мне зо­лотые годы моего детства, что я вижу их перед собою; железная современность исчезает из моего сознания; я снова становлюсь ре­бенком и вот уже с биющимся сердцем бегу по пыльным улицам моего родного городка, вот вхожу на двор родимого дома с тесо­вого кровлею, окруженный бревенчатым забором... Вот от ворот до крыльца трехугольный палисадник, с акациями, черемуховым деревом и купою розанов... Вот и огород, которому со двора слу­жат оградою погреб и другие службы, с небольшими промежутками частокола, а с остальных трех сторон — плетень... Вот и малень­кая баня при входе в огород, даже и среди белого дня пугавшая мое детское воображение своею таинственною пустотою... а вот, возле нее, и стог сена, на котором я часто воображал себя то Алек­сандром Македонским, то Ерусланом Лазаревичем... вот он и весь огород, с своими грядами, с своими подсолнечниками, которые

 

449


через его плетень дружелюбно наклонили свои густые ветви... А в доме — там нет ни комнаты, ни места на чердаке, где бы я не читал или не мечтал, или позднее не сочинял... Постойте, я поведу вас... Но, милорд, что ты со мною сделал?.. Какая кому нужда до моего детства?.. Я мечтаю, а надо мною смеются — и всему это­му виноват ты...», и пр. и пр.

Вот и извольте всегда быть беспристрастным! Нет, нельзя быть беспристрастным: беспристрастие — добродетель сухая, мерт­вая, чиновническая! Вам смешон, нелеп, глуп «Милорд англий­ской», а нашему доброму приятелю, из записок или рукописных «мемуаров» которого мы выписали вышеприведенное место (и ре­шились на выписку, потому что эти мемуары, вероятно, никогда не будут изданы) 3, этому приятелю нашему он мил, любезен, до­рог — он напоминает ему такое время, о котором этот не может вспомнить без слез умиления и сердечной тоски... Да и сколько наслаждения доставлял милорд, вероятно, многим и многим во время оно! И одно ли наслаждение? — Нет, и пользу: через него многие впервые узнали, какая была прежде вера у английских милордов... Мы не скроем от вас этого и охотно поделимся с вами знаниями, которые мы приобрели из этой книжицы: у английских милордов вера была сперва языческая или баснословная, что мож­но узнать, во-первых, по следующему вступлению в повесть: «В прошедшие времена, когда еще европейские народы не все приняли христианский закон, но некоторые находились в басно­словном языческом идолослужении, случилось в Англии с одним милордом следующее странное приключение». Потом это видно из приложенного при конце повести реестра древних языческих бо­гов и богинь, из которых, например, Сатурн описывается так: «Старший из всех богов у язычников почитался Время, названное Сатурном, которого изображают с крыльями на плечах, держа­щего в руке косу, на голове песочные часы, и будто он поедал всех своих детей, кроме оставшихся Юпитера, Нептуна и Плу­тона» 4. Реестр богов и богинь заключен следующим глубоко пре­мудрым замечанием: «Вот какими нелепостями наполнена была древность, и всего еще удивительнее, что в тогдашние времена, как у греков, так у римлян, были великие разумники, но всему * суеверию слепо и безрассудно верили».

На странице, второй после заглавного листка, красуется таковый эпиграф:

Счастие подобно как прекрасный цвет,

Который между терниями растет;

Если станешь срывать неосторожно,

То скоро оным уколоться можно.

Знаете ли, кто автор этих бесподобных стихов? — Все он же, все «Матвей же Комаров, житель города Москвы». «А кто таков

 

450


сей Матвей Комаров?» — спрашиваете вы. Лицо столь же великое и столь же таинственное в нашей литературе, как и Гомер в гре­ческой: имя его и место жительства известны, но где он родился и обстоятельства его жизни совсем неизвестны. Знают некоторые по именам и его сочинения, но никто не знает цены его сочинени­ям, и немногие читали их, а между тем они разошлись едва ли не в числе десятков тысяч экземпляров и нашли для себя публику помногочисленнее, нежели «Выжигины» гг. Булгарина и Орлова. Сочинения эти следующие: «Повесть о приключениях английского милорда Георга», «История французского мошенника Картуша» и «Обстоятельное и верное описание жизни славного российского мошенника Ваньки Каина» 5. Когда жил Матвей Комаров, житель города Москвы? — Вот интересный вопрос, которого, к сожалению, не решает собственноручное к «Английскому милорду» предуве­домление самого автора, обращенное к «благоразумным читателям и любезным согражданам», потому что под этим предисловием не выставлено года и месяца. Когда-нибудь мы, позапасшись факта­ми, познакомим публику с Матвеем Комаровым и его сочинения­ми поподробнее, а теперь о нем самом скажем только, что это предостолюбезнейший в мире человек. Не угодно ли вам узнать, для чего сочинил он «Английского милорда»? Он вот что говорит об этом в своем предисловии:

Я труды моего пера не с тем выпускаю в публику, чтоб чрез то за­служить себе авторское имя; ибо я не хочу уподобиться безрассудному афиненскому Герострату, который для того только сжег славной в числе семи древних чудес почитающийся Дианин храм (в самую ту ночь, как родился Александр Великий), чтоб тем сделать имени своему бессмерт­ную память; но мое намерение единственно состоит в том, чтобы показать обществу хотя малейшую какую ни есть услугу и не проводить бы время моей жизни в праздности, последуя в том словам одного знатного нашего стихотворца, который говорит:

Без пользы в свете жить,

Напрасно землю лишь тягчить...

А вот вам доказательство примерной скромности почтенного «жителя города Москвы»:

Что же принадлежит до критики, то хотя я и знаю, что иногда и самые искусные писатели нередко оной подвержены бывают (,) а мне уже, как человеку ничему не ученому, избежать от того очень будет трудно; и по­тому воображается мне, что может быть некоторые скажут: «Не за свое де он принялся дело!» Однако ж я все сие предаю на рассуждение благоразум­ных читателей, потому что всякую вещь кто как понимает, тот так об оной и заключение делает, а многие иногда и для того чужия дела критикуют, что авторовы мысли им непонятны 6. Но я как к тем, так и к другим пребуду навсегда с должнейшим, да и ко всякому читателю с моим почтением, все­покорнейшим слугою,

Матвей Комаров,

житель города Москвы.

Судьба книг так же странна и таинственна, как судьба людей. Не только много было умнее «Английского милорда», но были на Ру­

 

451


си еще и глупее его книги: за что же они забыты, а он до сих пор печатается и читается? Кто решит этот вопрос! Ведь есть же люди, которым везет бог знает за что: потому что ни очень умны, ни очень глупы. Счастие слепо! Сколько поколений в России на­чало свое чтение, свое занятие литературою с «Английского ми­лорда». Одни из сих людей пошли дальше и — неблагодарные — смеются над ним, а другие и теперь еще читают его себе да почи­тывают! Вот уже, кажется, это третье издание, третье с 1837 года, на котором, на обороте заглавного листка, под ценсурным одоб­рением, стоит уведомление: «Печатано с издания 1834 года без исправления». И издание 1839 года — девятое! Когда же было первое издание? — В каталоге Логинова 7 «История Картуша» озна­чена 1794 годом, следовательно, сорок четыре года назад: к тому же времени должен относиться и «Английский милорд». Жив ли его автор? он ли беспрестанно издает вновь свое великое творение, или им пользуются книжные промышленники? «Все это вопросы важные»,— сказал бы человек с «высшими взглядами» 8.

Книжица украшена портретом английского милорда Георга: какая-то рожа в парике и костюме времен Петра Великого. Сверх того, к ней приложены четыре картинки: это уж даже и не рожи, а бог знает что такое. Вот, например, на первой изображен под чем-то похожим на дерево какой-то болван с поднятыми кверху руками и растопыренными пальцами; подле него нарисована деревянная лошадка, а у ног две фигуры, столько же похожие на собак, сколько и на лягушек, а под картинкою подписано: «Ми­лорд от страшной грозы кроется под дерево и простер руки, просит о утолении бури». Сличите эти картинки всех изданий — и вы ни в одной черточке не увидите разницы: они оттискиваются на тех же досках, которые были вырезаны еще для первого издания. Вот что называется бессмертием!..

452



* В издании прошлого года сказано: «всему оному суеверию».