95. Об артисте1
Знаете ли вы, что такое и кто именно тот артист, о котором я хочу вам говорить? О, если бы вы знали, как интересен этот таинственный артист, вы не отстали бы от меня до тех пор, пока бы я не сказал вам его имени! И я рад бы сказать вам его... но — видите ли — «дело очень тонкого свойства», как говорит Петр Иванович Добчинский, в комедии Гоголя. Если я вам скажу, что в театре Петровского парка, 17 июля, был дан водевиль «Артист» и что именно об нем-то и хочу я вам говорить,— то, как ни ясно и ни обстоятельно такое объяснение, а артист всё-таки останется для вас тайною. Не понятнее ли для вас будет, если я скажу, что в этом водевильном «Артисте» скрывается другой, высшего драматического рода артист, которого зовут не Раймондом и которого играет не г. Богданов 2-й, но которого зовут Эдуардом и которого играет г. П. Степанов. Вот вам и разгадка: артист теперь для вас уже не тайна, не инкогнито — вы теперь знаете его имя, чин и фамилию. «Но что ж тут мудреного? — спросите вы: — эту тайну можно было разрешить еще проще: прочесть афишку». О, нет! — отвечаю я вам: — афишка ничего не пояснила бы вам. Видеть этот водевиль на сцене — это другое дело, очень понятное и для москвича и для жителя Петербурга. Я давно уж слышал об этом водевиле и чудесах, которые творит в нем г. П. Степанов, но увидел его в первый раз только 17 июля — так уж, видно, судьбе угодно было.2
Прежде всего надо сказать, что водевиль «Артист» — очень обыкновенный водевиль, кое-как переведенный с французского, и без игры г. П. Степанова он — просто ничего;3 но при игре этого актера этот водевиль — чудо, прелесть — он смешит До слез, и чтобы, видя его на московской сцене, не хохотать, надо быть лишенным от природы способности смеяться... Но я лучше расскажу, как было дело, исторически и прагматически, потому что от историка нашего века, кроме изложения фактов, требуется еще и взглядов на события...
Содержание водевиля очень просто и очень пусто. Дело в том, что артист Раймонд, как все артисты, беден и всегда в долгу и, как не все артисты, очень рад своей бедности и очень
477
горд тем, что никому не платит долгов. Квартиру он нанимает у богача, молодого человека, по имени Эдуарда, которые влюблен в его дочь, любим ею и желал бы на ней жениться, да чудак-артист хочет, во что бы то ни стало, сделать из своей дочери артистку и выдать ее замуж непременно за артиста. Тогда Эдуард решается мистифировать г. Раймонда. Он является к нему под видом Бемолини и потом Вербуа, его заимодавцев; от лица обоих уверяет его, что его картины распродались за дорогую цену и что не он им, а они ему должны. Бемолини итальянец, и Эдуард прикидывается композитором, рассказывает содержание будто бы когда-то сочиненной им оперы, поет из нее мотивы — и публика хохочет до слез, потому что ничего смешнее нельзя вообразить. Объясняется он ломаным русским языком и, между прочим, уведомляет г. Раймонда, что он дает его хозяину уроки музыки. «Но есть ли в нем талант-то?» — грустно восклицает г. Раймонд по уходе мнимого Бемолини. Вдруг является лавочник Вербуа, с теми же сказками о сбыте картин. Рассказывает артисту о своей прежней жизни, как он был танцовщиком на театре, как любил свою жену, которая была танцовщицею на том же театре, и как однажды, прыгая с нею в балете, он ревновал ее к другому и, встречаясь с нею на сцене в танцах, объяснялся с нею. Это тоже преуморительная сцена. Сказавши Раймонду, что он учит танцевать его хозяина, мнимый Вербуа уходит. Г-н Раймонд ждет г. Руселя, профессора декламации, который должен давать его дочери уроки декламации. Является опять Эдуард, под видом профессора Руселя. Вдруг входит настоящий, точно таким же образом одетый, как и подложный. Его очень мило играет г. Никифоров. Между профессорами начинается спор — кто из них лучше знает свое дело: сцена, о которой без хохоту нельзя даже и вспомнить. «Я покажу вам образец моего искусства»,— говорит г. П. Степанов, играющий роль мнимого Руселя, и начинает декламировать сцену из третьего акта «Гамлета». Эмилия, дочь Раймонда, должна представлять королеву, мать Гамлета, который и обращается к ней с монологом:
Такое дело,
Которым погубила скромность ты!
Сказавши стих:
И небо от твоих злодейств горит! —
он обнимает одною рукою Эмилию через шею, другою указывает на небо и плаксивым и вместе ревущим голосом, как бы исходящим из пустой бочки, восклицает:
478
Да, видишь ли, как всё печально и уныло,
Как будто наступает страшный суд!
Страшный взрыв хохота и жаркие рукоплескания изъявили восторг публики...
Но этим потеха не кончилась. Вот Гамлет ужасается явления тени и вопит зычно:
Крылами вашими меня закройте, и пр.
Хохот и рукоплескание еще громче. Смешной наряд г. Степанова довершил иллюзию, которая и без того была в высшей степени совершенна. Не думайте, чтобы он усиливался или утрировал1 — нет, это была живая природа.
Советуем г. Степанову воспользоваться портретами и монологом:
А вот они: вот два портрета — посмотри.
Не худо бы также взять ему на выдержку и то место из сцены комедии, где, по уходе короля и придворных, Гамлет встает с полу, на котором лежал у ног Офелии, играя ее шейным платком, встает с тем, чтобы упасть снова и поползть по сцене на четвереньках: это тоже была бы живая природа, а не утрировка.
Потом г. Степанов переменил и вид, и голос, и осанку, даже вдруг сделался как-то ниже ростом и, подергивая плечами и как бы силясь выскочить из самого себя, проговорил несколько ямбов из какой-то старинной классической трагедии: публика опять узнала что-то знакомое,2 громкий хохот и громкие плески изъявили ее удовольствие.
Но — вот важный факт: за месяц перед этим тоже давали «Артиста», и г. Степанов, также переменив и голос, и рост, и приемы, проговорил монолог из третьего акта «Гамлета» — и мы слышали от многих, что никто из публики даже и не улыбнулся... это очень понятно: на «Илиаду» не было ни одной пародии, а на «Энеиду» была бездна пародий, и пресмешных — вспомните «Энеиду» гг. Осипова и Котляревского... Пародировать можно только поддельное, надутое и натянутое...3
Ах, чуть было не забыл: если бы г. Степанов попробовал своих сил в сценах сумасшествия Лира или в сценах из «Отелло»! Ведь он свободен в выборе отрывков. Уверяем его, что если он возьмет «Артиста» себе в бенефис и объявит в афишке тирады из этих драм, то на его бенефисе будет такая же многочисленная публика, какая была на «Короле Лире» и «Отелло»... 4
Но — пора к концу. Водевиль оканчивается тем,что Эдуард признается Раймонду в своей проделке;артист признаёт в нем талант и отдает ему свою дочь.
479
Водевиль вообще шел очень хорошо: г. Богданов, которого мы, к сожалению, очень редко видим на сцене, играл очень мило. О г. Никифорове я уже упоминал: он был смешон без фарсов. Прочие лица не портили представления.
Пьеса тем более восхитила нас, что перед нею мы очень тяжко назевались, слушая на сцене сентенции и поучения в «Какаду, или Следствии урока кокеткам», классической и очень скучной комедии, писанной шестипудовыми ямбами.1 Зато мы тут имели удовольствие видеть г. Ленского, бесподобно игравшего роль графа Ольгина: г. Ленский удивительно усвоил себе манеры и тон людей высшего круга. Он с головы до ног походил на графа. Чудный талант!..
480