Белинский

Том I. Полное собрание сочинений в 13 томах

5. Грамматика языка русского. Часть I. Познание слов. Сочинение Калайдовича (Ивана Федо­ровича). Москва, в Унив. тип., 1834. 102. X.1

<I>

— Слышали вы новость: говорят, «Грамматика» Калайдо­вича поступила в печать и скоро выйдет в свет? — В самом деле? — Право! — Знаете ли вы новость: ведь «Грамматика» Калайдовича уже вышла! — Нет? — Я сейчас видел ее своими глазами.— Ну что же, какова? — Да еще не знаю, я только мельком заглянул кой-куда.— Надобно думать, что очень хороша: от Калайдовича больше чем от кого-нибудь другого можно ожидать дельной «Грамматики»; кому не известны его глубокие и обширные познания по этой части?— Да, правда ваша, надо поскорее прочесть: ведь это любопытно.

Вот что или почти вот что еще недавно слышно было в Мо­скве со всех сторон. Судя по таким возгласам, можно подумать, что в нашей ученой литературе воспоследовало событие, дол­женствующее отметить собою новую эру новой. В добрый час молвить, в худой помолчать — дай бог не разочароваться. Но отчего же с таким нетерпением все ожидали, все надеялись от него? Вот вопрос, которого решение было бы очень любо­пытно. Или в самом деле это давно обещанное сочинение г. Ка-

107


лайдовича должно рассечь все Гордиевы узлы нашей мудреной грамматики, должно решить все темные вопросы нашего упрямого и еще не установившегося языка, должно, наконец, рассеять все недоумения и сомнения наших записных грамотеев?.. Где труды г. Калайдовича, которые могли бы подать такие лест­ные надежды и обеспечить исполнение столь высокой миссии, возложенной на него общественным мнением?.. Какие его по­двиги и заслуги на избранном им поприще, которые бы оправды­вали подобную доверенность публики к его силам?.. Неужели его критические разборы приятельских грамматик, разборы, правда, не без достоинств, но все-таки и не бог знает что такое?.. Вот вопросы, которые вырвались у меня тотчас по прочтении сего нового творения и которые прежде сего не приходили мне в голову, ибо, признаюсь, я сам принадлежал доселе к числу людей, много, слишком много ожидавших от г. Калайдовича. Странное дело!..

Теперь мне предстоит прекрасный случай распространиться о средствах, коими в нашей литературе приобретаются иногда самые дорогие авторитеты за самые дешевые заслуги. Хотите ли знать это? Не хотите ли сами составить себе литературную известность самым легким способом? Извольте, я со всею-охотою поучу вас. Вот видите ли, если вы хотите прослыть, например, за великого писателя, подобно Барону Брамбеусу, то попросите кого-нибудь из ваших приятелей написать письмо в Лондон или Берлин о русской литературе и назвать вас гением первой величины; потом поместите это письмо в журнале, которого вы издатель или редактор, или который вам с руки: это пойдет как нельзя лучше, только не ленитесь писать как можно смелее, резче, бойче и нелепее.1 Если ж вы хотите ку­пить себе в долг славу ученого, например, великого филолога и знатока отечественного слова, то всего лучше поступить вот каким образом: выходит «Грамматика» г. NN, вы напишите на нее несколько беглых замечаний, скажите, что г. NN на­прасно поместил средний род выше женского, ибо-де это озна­чает неуважение к прекрасному полу, потом скажите в заклю­чении, что вам бы очень было приятно, если бы г. NN разобрал вашу «Грамматику», которую вы составляете уже несколько лет, с таким же беспристрастием, с каким вы разобрали «Грам­матику» его, г. NN.2 Поступайте точно таким же образом при выходе всех книг, относящихся к сему предмету, и ваш успех не сомнителен. Люди — странные создания: они всегда верят тем, кто сами себя называют гениями, ибо подобную бюффоновскую откровенность считают благородным сознанием истин­ного таланта.3 Только, смотрите, не слишком торопитесь изданием вашей «Грамматики», если вы уже не шутя вздумаете написать ее, а всего лучше совсем не издавайте: в таком случае

108


авторитет ваш вернее и надежнее... Но я заговорился... извините. В самом деле, к чему распространяться о таком предмете, который, во-первых, не имеет ни малейшего отношения к г. Ка­лайдовичу и его «Грамматике», а во-вторых, может показаться щекотливым для самолюбия многих наших доморощенных ге­ниев, любящих делать применения. Скажу только, что на этот предмет можно бы написать прекурьезную и презанимательную журнальную статейку с эпиграфом: не родись ни умен, ни пригож — родись счастлив.

Признаюсь: не без трепета приступаю к разбору «Грамма­тики» г. Калайдовича. Она еще до своего появления и даже, может быть, до своего рождения, успела приобрести себе та­кую громкую славу; общий голос ставит ее автора в числе лите­раторов ученых, опытных и коротко знающих свое дело;1 я же не больше, как безвестный юноша, еще ничем не приобревший права голоса на литературном сейме, еще не сочинив­ший ни одной афиши, не издавший ни одной программы, не объявивший ни одной подписки и даже не обещавший ни одною строчкою никакого творения: очевидное неравенство!2 Прибавьте к сему, что у нас еще и по сию пору так сильно влияние авторитетов, еще так могущественно очарование имен; что у нас еще весьма немногие осмеливаются произнести свое суждение о стихотворении, журнальной статье или книге, не посмотревши сперва на подпись или не справившись в «Север­ной пчеле» — этом литературном аукционе — каково сходит с рук то или другое сочинение, т. е. сколько экземпляров оного разошлось в продолжение того или другого времени; сообра­зите всё это — и вы признаетесь, что тут хоть у кого так опу­стятся руки. Но как бы то ни было, а я решаюсь на этот отча­янный подвиг и, прикрываясь мудрым правилом наших пред­ков — страшен сон, да милостив бог — приступаю к делу.

Учебные книги бывают двух родов. Одни из них пишутся для первоначального обучения; главное их достоинство дол­жно состоять в простом и ясном изложении предмета и искусном приноровлении оного к детским понятиям. Другие же пишутся для людей взрослых, мыслящих и, кроме ясности в изложении, требуют нового взгляда или на целый предмет, или хотя на некоторые части оного, или, по крайней мере, представления оного в его современном состоянии.

К которому из сих двух родов относится «Грамматика» г. Калайдовича?

По запутанности и сбивчивости ее изложения, по отсут­ствию новых взглядов, худо прикрытому мелочными нововведе­ниями в терминологии — ни к одному: по своей незначитель­ности и неважности — к первому; по претензиям же автора — ко второму.

109


Теперь у нас четыре знаменитые грамматики: Ломоносова, Российской Академии, г. Греча и г. Востокова. Их достоинство, исключая, может быть, второй, находится в прямом содержа­нии ко времени их появления. Без всякого сомнения, пятая грамматика, чтоб заслужить внимание, должна быть лучше всех сих четырех, ибо автор оной, кроме своих собственных от­крытий, может воспользоваться открытиями своих предшествен­ников и смело взять у каждого из них всё лучшее. Так ли по­ступил г. Калайдович? Посмотрим. Сначала я брошу общий взгляд на его сочинение, потом буду преследовать его шаг за шагом, сколько будет то возможно.

Всем и каждому известно, что способ изложения всякой науки бывает аналитический и синтетический и что, вслед­ствие сего, всякая наука разделяется на общую и частную, на теорию и приложение. Грамматик (наук) может быть столь­ко, сколько языков и наречий на земном шаре; но есть одна общая им всем грамматика, есть грамматика слова человече­ского, грамматика всеобщая или философская. Грамматики языков суть грамматики частные, относящиеся к ней, как виды к роду, и поверяющиеся ею. Г-н Калайдович как будто даже и не слыхал об этом. Он не говорит ничего о происхождении человеческого слова, о его назначении, его разделении на языки, о сходстве и различии языков, о причинах такого сход­ства и различия и пр., и пр. Части речи не выводятся у него из законов слова человеческого или из законов русского языка, нет: они у него как будто с неба упадают и притом в таком ужас­ном количестве, что страшно и подумать. Бедные ученики! трепещу за вас! Этого мало: он даже не почел за нужное опре­делить каждую часть речи, показать необходимость и назна­чение ее существования.

На чем основывается разделение слова на отделы, называ­емые частями речи?

В природе всё или предмет или его действие; из этих двух понятий слагается смысл; из выражения этих двух понятий слагается язык. Имя (название предмета) и глагол (название действия)—вот элементы человеческого слова вообще, вот стихии каждого языка в особенности. Без имени и глагола невозможно выразить никакого понятия; без прочих частей речи можно обойтись.*

110


Следовательно, имя и глагол суть части речи элементар­ные, первостепенные.

Местоимения, прилагательные и наречия, по их важности, суть части речи второстепенные и как будто бы вспомогатель­ные. Местоимение заменяет имя для избежания повторения одного и того же слова. Посему г. Калайдович справедливо относит слова: мой, твой, сей, этот и пр. к прилагательным; но зачем же он не говорит, почему так делает? Прилагательное (слово) определяет качество, обстоятельство и количество имени (добрый человек, деревянный стол, третий день), а наречие — качество, обстоятельство и количество действия (он учится хорошо, я приду завтра, ты прочел дважды). Посему прилагательные и наречия должны следовать в грамматике за именем и глаголом. Прочие части речи называются части­цами, что самое показывает их относительную важность.

Спрашиваю: неужели все эти вещи так ничтожны, что не стоят упоминовения в учебной книжке? Знаю, что они очень не новы, что они известны всякому сколько-нибудь образован­ному человеку, но сие-то самое и доказывает их важность. Г-н Калайдович нимало не позаботился обо всем этом, и потому у него явилось двенадцать частей (или, по его, разрядов) речи: имена, названия лиц (?), прилагательные, числительные (?), слово бытия (??!!), глаголы, отглаголия (??), причастия, наре­чия, деепричастия, предлоги, союзы и (тринадцатая прибавоч­ная) восклицания (!!). Не правда ли, что всё это очень забавно?

Что такое разумеет он под названием лиц? Имена собствен­ные? Да — как бы не так! Это — местоимения! Помилуй бог, как мудрено! Но это еще не самая важная мудрость: увидим лучше. Назвав числительные особенною частию речи, автор смешал вид с родом; ибо кому не известно, что числительные суть только вид прилагательных, как качественные и обстоя­тельственные? Но быть так, это всё еще не суть важно; теперь не угодно ли вам знать, что за особенную часть речи разумеет автор под словом бытия или бытословом? Если вы не читали его «Грамматики», то не ломайте напрасно головы: в тысячу

111


лет не разгадать вам этой сфинксовой загадки. Это ни больше ни меньше, как существительный, средний, вспомогательный и неправильный глагол: быть. Не правда ли, что, следуя этому прекрасному образцу, можно наделать тысячи частей речи! Например: делослов (делать, творить, производить и пр.). Чего доброго? разве г. Ольдекоп не выдумал в своем русско-французском словаре глагола добротворить, прилагательного добропобедный и других диковинок? Но всего курьезнее у г. Ка­лайдовича отглаголия: здесь автор, как говорится, превзошел самого себя. Вы думаете, что тут дело идет о причастиях или именах, оканчивающихся на ние и тие, происходящих от гла­голов. О нет, совсем не то! Это, изволите видеть, неопределен­ное наклонение глаголов, оканчивающееся на то. Не верите, справьтесь сами. Автор основывается в сем случае на том, что это quasi-отглаголие заменяет иногда имя (он, верно, хотел сказать: бывает иногда подлежащим речи), например: учиться полезно, где слово учиться заменяет собою слово учение. Следо­вательно, должно прощать врагам и должно, чтобы прощали врагам, будет заменять собою: должно прощение врагам? Следовательно, и прошедшее время глаголов будет отглаголием и составит собою особенную часть речи? Сами французы, у ко­торых некоторые глаголы в неопределенном наклонении бывают именами (le pouvoir, le devoir*), несмотря на это, не почитают неопределенного наклонения отглаголием; то же самое и немцы, у которых каждый глагол в неопределенном наклонении делается именем, принимая пред собою член. Вот до каких странностей доводят подобные нововведения, не основанные на всеобщей грамматике!

Из сего видно, как сбивчивы и темны понятия г. Калайдо­вича о всеобщей грамматике, на каком зыбком основании зиж­дется здание его «Грамматики языка русского» и чего должно ожидать от этого сочинения, которое скорее может назваться произведением творческой фантазии или, по крайней мере, некстати разыгравшегося воображения, чем плодом холодного ума и кропотливой учености!

<II>

«Грамматике» г. Калайдовича, как водится, предшествует «Азбука». Это отделение у него также недостаточно, сбивчиво и странно, как и все прочие.

«Звуки русского языка разделяются на тоны и полутоны, дыхания и полу дыхания». Эти тоны и полутоны г. Калайдовича не больше, не меньше, как гласные и полугласные г. Греча;

112


дыхания же и полудыхания, вероятно, принадлежат к разделу бытословов и отглаголий. В рассуждении первых замечательно только то, что г. Калайдович опровергал некогда (помнится, в «Московском вестнике») полугласные г. Греча математическою аксиомою, что две половины составляют одно целое и что, сле­довательно, ъ и ъ, ь и ь или й и й должны бы составить одну гласную букву, если бы определение г. Греча было справед­ливо.1 Теперь спрашивается: неужели г. Калайдович думал, что его полутоны, дважды взятые, не могут также составлять гласной буквы? Одним словом, он гораздо бы лучше поступил, если бы выписал целиком о буквах из грамматики г. Греча, в которой этот предмет обработан вообще очень хорошо и тре­бует весьма немногих и неважных изменений. Почему не поль­зоваться трудами своих предшественников? Ведь в этом-то и заключается условие успехов каждого знания. Один человек не может всего сделать.

«Грамматика есть наука и искусство говорить правильно». Новая новость! Говорить есть дар природы, знание же — го­ворить правильно, а искусство — говорить красно. Вследствие такого прекрасного определения грамматики, подмосковный крестьянин, который, вероятно, говорит гораздо правильнее многих чухломских господ, есть грамотей и оратор. Поздрав­ляем!

«Грамматика разделяется на четыре части: Познание слов, Составление речи, Произношение и Правописание». Как всё это ново и затейливо! Как далеко подвинут вперед русскую грамматику подобные перемены в терминологии, и какие бес­численные выгоды произойдут от них для русского языка! Нечего сказать: г. Калайдович не скупится на новые термины. Но к чему такая неуместная щедрость? Разве это главное? Правил языка, а не новых терминов нужно нам! Не спорю, перемены в терминологии важны и полезны, но только в таком случае, когда ведут к чему-нибудь. А разве словопроизведение и словосочетание, даже этимология и синтаксис, термины общие для всех европейских грамматик, не хорошо выражают сущ­ность дела? Разве не всё равно, что возвратный, что обратный глагол? Право, подобными мелочами в наше время трудно прикрыть отсутствие существенного дела!

Словопроизведение автор разделяет на три главы- Разли­чие слов, Изменение слов, Произвождение слов. Вследствие сего, склонения имен и прилагательных и спряжение глаголов явля­ются у него в одной главе. Вот, можно сказать, единственная новость автора, заслуживающая, по крайней мере, опроверже­ние и наиболее обнаруживающая его претензии на самомыслительностъ. Но правильно ли такое изложение этимологии? Словопроизвождение и теория частей речи должны заключаться

8 В. Г. Белинский, т. I

113


во введении, как предметы, подлежащие всеобщей грамматике, должны составлять аналитическую часть грамматики. Притом же изложение каждой части речи особенно, гораздо удобнее для учащихся; система же г. Калайдовича не только не облег­чает изучение, но еще более затрудняет его.

Частные замечания автора об именах и прилагательных по большей части дельны, но всё это можно найти, и притом гораздо обширнее и удовлетворительнее, не только у г. Востокова, но и у г. Греча.

В начале моей рецензии я сказал, что буду преследовать автора шаг за шагом; теперь вижу, что это было бы и скучно, и утомительно, и бесполезно как для меня, так и для чита­телей. Посему ограничусь несколькими беглыми замечаниями, особенно насчет его нововведений, и потом поговорю поподроб­нее о системе глаголов, этой запутаннейшей части русской грамматики, которую г. Калайдович не только не уясняет, но еще более затемняет.

Что за разделение степеней сравнения на степени равные (равно мужественный и благоразумный; честь столько же до­рога, как и жизнь,— после этого может быть степень многая, сугубая, малая — много, сугубо, мало умный), степени высшие и низшие? Не понимаю. Почему также автор не заметил, что окончание на айший и њйший есть полное, а на ае и ње — усе­ченное, как то доказано г. проф. Болдыревым?

С какою целию имена разделяются на известное число склонений? Чтобы служить образцами, по коим бы можно было безошибочно употреблять в разных отношениях каждое слово, отдельно взятое. Не знаю, может ли быть в сем случае что-нибудь удовлетворительнее латинских склонений: ученику, твердо заучившему примеры на каждое из них, трудно оши­биться в склонении данного ему слова. Вот самое лучшее дока­зательство верности разделения латинских склонений. Кажется, что наши грамматисты упустили из виду эту цель и думают, что склонение можно делить, как кому угодно. Г-н Греч разделил имена по трем родам на три склонения; от этого у него вода и дверь явились в одном склонении, и от этого у него наделана бездна исключений, из коих многие по необходимости сделались, против его воли, особенными склонениями: итак, желая упро­стить систему склонений, он только более запутал оную. Го­раздо удовлетворительнее разделение склонений у г. Востокова, который разделяет имена на правильные и неправильные, а пер­вые на семь отделов: только у него не показано различия, по коему бы можно было безошибочно узнавать, к какому отделу принадлежит то или другое слово. У г. Калайдовича четыре склонения. К первому он относит имена мужского рода, окан­чивающиеся на ъ, ъ и й; ко второму— имена мужского и жен-

114


ского рода, оканчивающиеся на а и я; к третьему— женского рода на ь, а к четвертому — среднего рода на о, е и ё. Не пони­маю, как можно было не отнести последних имен к первому склонению, ибо вся разница в творительном падеже един­ственного и родительном множественного числа; к тому же эта разница существует и в его первом склонении. Гораздо бы лучше было сделать особенно склонение из имен, оканчивающихся на мя. Правда, их немного, но они все склоняются одинаковым образом, что доказывает их отдельность, а не исключительность. Перехожу к глаголу.

Вот самая запутаннейшая часть русской грамматики. Бла­годаря нашим досужим грамотеям, спряжения наших глаголов походят доселе на темный лес, непроходимую чащу, где беспрестанно натыкаешься на пни и колоды. И неужели это оттого, что нет никакой возможности привести наши спряжения в ясную систему, основанную на духе языка? Совсем нет; напротив, ничего не может быть проще, яснее и удовлетвори­тельнее теории русских глаголов; вся беда от странного упрям­ства и неуместного чванства гг. грамматистов. Ибо, во-первых, они хотят сочинять, выдумывать законы языка, а не открывать их, не выводить из духа оного; во-вторых, они не хотят поль­зоваться трудами своих предшественников, как будто бы почи­тая это унизительным для своего авторского достоинства. Удивительно ли после этого, что у нас по сю пору нет грамма­тики, которую бы можно было принять за руководство при обучении детей? Для людей, занимающихся преподаванием отечественного языка, всего более ощутителен недостаток в по­добных руководствах. Если они сами не имеют столько ума и силы, чтоб быть в состоянии выбиться из старой колеи, про­битой жалкою посредственностию, то должны пробавляться известными грамматиками, несмотря на то, что одни из них слишком обширны, другие слишком кратки, третьи слишком мудрены, четвертые слишком нехитры; вот причина необыкно­венного успеха грамматики велемудрого Меморского (вечная ему память!): она кратка, она искони веков слывет классиче­скою книгою и, сверх того, снабжена вопросами, следовательно, избавляет горемыку-педагога от излишних хлопот. Если же пре­подаватель принадлежит к числу людей мыслящих и понимает важность и святость своей обязанности, то должен составлять записки и по ним учить своих учеников, ибо спрашиваю: как он может решительно предпочесть ту или другую из извест­ных грамматик? Кто не согласится, что грамматика г. Греча не без достоинств, что в ней есть много дельных замечаний, что ее автор умел иногда кстати пользоваться трудами и откры­тиями наших филологов? Но кто, вместе с этим, не согласится, что эта грамматика есть не иное что, как сбор или, лучше,

115

8*


своз материалов, книга, полезная для составителя грамматики, но отнюдь не то, что должно разуметь под наукой в высшем значении сего слова? И притом сколько странностей, сколько клевет на бедный русский язык!.. Грамматика г. Востокова, без всякого сомнения, есть лучшая из всех доныне изданных; она драгоценна по многим важным открытиям и тонким заме­чаниям касательно свойств и особностей нашего языка; она обнаруживает в авторе человека, глубоко изучившего свой предмет, преследовавшего его с неутомимою ревностию в про­должение многих лет своей жизни, посвященной бескорыстному служению родному слову. Но он не обработал своего сочине­ния ученым образом, т. е. не озарил его философиею человече­ского слова, и потому его грамматика есть только богатый и драгоценный сборник материалов для составления русской грамматики. Равным образом она не может быть принята безусловно за руководство при обучении детей.* Удовлетворить ум ребенка еще, может быть, труднее, чем ум взрослого чело­века; ему мало сказать, сколько частей речи и как они назы­ваются: объясните ему, что такое эти части речи, для чего они и почему их столько, а не столько,— или обвиняйте самих себя в его тупоумии и непонятливости! Ему так же, как и взрослому, нужно сперва объяснить философию слова человече­ского и потом уже из ней вывести теорию слова отечественного: дело в том, чтобы уметь изложить эту философию понятным для него образом. Некоторые, оправдываясь слабостию дет­ского рассудка, представляют науки, назначаемые для пре­подавания детям, в ложном и искаженном виде. Так поступил г. Греч в своей «Учебной книге российской словесности», этом сборнике пошлых и обветшалых правил, взятых из пре­словутого «Словаря древния и новыя поэзии» г. Остолопова. Странные люди! да неужели ребенку потому только, что он ребенок, должно говорить, что 2 X 2 = 5, а не 4? Посмотрите, как пишутся у иностранцев учебные книги и кем пишутся? Знаменитыми профессорами, великими учеными! Прочтите, например, «Principes de Grammaire Générale, mis à la portée des enfants», par Silvestre de Sacy: какие глубокие истины выска­заны в ней языком самым простым, удобопонятным. Дитя, пройдя эту книгу, положит самое твердое основание и изу-

116


чению филологии вообще, и знанию родного языка в част­ности.*

Г-н Греч выдумал три спряжения (г. Греч очень любит трой­ственность!)2 и вот каким образом: глаголы первого спряжения оканчиваются у него на ть с предыдущими гласными а, я, њ, а в первом лице на ю с предыдущею гласною и разделяется на четыре отдела; второе — на тъ с предыдущими гласными и или о, также с другими гласными, коим предшествует буква согласная губная, шипящая или изменяемая,— в настоящем времени на ю с предыдущею согласною, весьма редко гласною, или, по свойству предыдущей шипящей согласной, на у, и разделяется на семь отделов (не правда ли, что это удивитель­но как ясно и просто? бедные учители! бедные ученики!); гла­голы третьего спряжения оканчиваются на нуть и ереть, а в первом лице на у с предыдущею поднебесною буквою, и разделяется на два отдела. Итак, говоря собственно, у г. Гре­ча тринадцать спряжений. Уф!!.. Нужно ли доказывать чудо­вищность подобного разделения?

У г. Востокова два спряжения, кои различаются по второ­му лицу единственного числа настоящего времени изъявитель­ного наклонения. В рассуждении сего он ближе всех к истине. Как жаль, что он только вполовину принял ее!

У г. Калайдовича четыре спряжения. (Кому прикажете верить?). Так как он неопределенное наклонение называет не формою глагола, а неизменяемым именем, то и различает спря­жения по первому лицу единственного числа настоящего вре­мени изъявительного наклонения. Не стану терять времени на опровержение его разделения; скажу просто, что оно так же мило, как его бытослов и отглаголия.

Но, несмотря на всё сие разногласие в системах русских глаголов, между ними есть одна истинная и непреложная. Она не сочинена, а открыта, не выдумана, а почерпнута из духа русского языка, и потому, проста, ясна и вполне удовлетвори­тельна. Читали ли вы статью г. профессора Болдырева о си­стеме русских глаголов, помещенную в «Трудах Общества любителей российской словесности»? Присоедините к ней разде­ление спряжений по Мелетию Смотрицкому, и вот вам эта система! Уверяю вас, что ларчик просто открывался!

Отчего происходит главная путаница в спряжении наших глаголов? Во-первых, оттого, что у нас для иного глагола по­лагается три, для иного пять, а для иного семь и больше вре­мен, и что относят к одному и тому же спряжению столь

117


различные числом времен глаголы. Во-вторых, от сбивчивости в разделении спряжений. Следовательно, чтобы привести в порядок этот хаос, нужно дать для каждого спряжения опре­деленное, ровное число времен и сделать такое разделение спряжений, которое бы не допускало исключений. Не так ли?

Что есть глагол! Слово, выражающее бытие, состояние, дей­ствие и страдание предмета, содержащееся во времени, так как имя выражает самый предмет, содержащийся в простран­стве. Очевидно, что тот язык совершеннее и богаче, которого глаголы способнее к выражению всех оттенков действия, раз­вивающегося во времени. Эти оттенки выражаются наклоне­ниями и временами. В латинском языке четыре, а во фран­цузском пять наклонений, у нас только три. Но так как сослагательное того и другого и условное последнего у нас. совер­шенно выражаются чрез прибавление к прошедшим временам частиц, то в сем случае наш язык ничуть не беднее обоих упомянутых. В латинском для всех наклонений десять времен, во французском четырнадцать (восемь для indicatif, четыре для subjonctif и два для conditionel)— какое богатство! Сколько же их у нас? Ни больше, ни меньше трех: настоящее, прошедшее и будущее. Дело в том, что для выражения оттенков действия у нас употребляются не времена, нет: для выражения каждого оттенка действия у нас есть особенный глагол, име­ющий свое неопределенное наклонение. Посему наши глаголы разделяются на виды, из коих важнейшие суть:

Неокончательный, или коренной, вид глагола, показы­вающий действие, не вполне совершившееся и не совсем окон­ченное, например: говорить, делать.

Совершенный, показывающий действие совсем оконченное; он разнится от неокончательного:

а)  иногда переменою одной или двух букв на конце: прослав-ля-ть — прослав-и-ть, встав-ля-ть — встав-и-ть;

б)  иногда выпуском одной или двух букв: да-ва-ть — дать, пос-ы-лать — послать;

в)  но чаще всего предлогами: сделать, побранить.

Многократный выражает действие или давно бывшее, или много раз совершавшееся; по большей части он оканчи­вается на вать, но иногда имеет и обыкновенное окончание: делывать, читывать, слыхать, бирать, видать.

Однократный, противоположен многократному и выра­жает действие, вполне совершившееся и притом однажды и скоро произведенное, почти всегда оканчивается на нуть: стукнуть, плюнуть.

Из сего видно, что наши грамматики в один образчик спря­жения упрятывали по нескольку глаголов, и оттого у них такое множество времен. Возьмем, для примера, глагол толкать:

118


настоящее толкаю, прошедшее неопределенное (imperfectum) толкал; прошедшее совершенное (perfectum) столкал; про­шедшее однократное толкнул; прошедшее совершенное одно­кратное столкнул; многократное талкивал; многократное совершенное сталкивал; будущее буду толкать; будущее совершенное столкаю; будущее однократное толкну; будущее со­вершенное однократное столкну. Здесь одиннадцать времен, т.е. здесь в одном спряжении заключено целых шесть глаголов: толкать, столкать, толкнуть, столкнуть, талкивать, стал­кивать.

Я уже сказал, что времен в русских глаголах должно быть только три. Глаголы видов неокончательного и многократного имеют все три времени; их будущее составляется из будущего времени вспомогательного глагола быть и неопределенного наклонения спрягаемого глагола. Глаголы же видов совершен­ного и однократного имеют только два времени: будущее и прошедшее; ибо настоящего времени нет в природе, когда дело идет о действии вполне совершившемся; по сему же самому у них нет и настоящего причастия, действительного и страдатель­ного, и настоящего деепричастия. Вот о числе времен; теперь о числе спряжений.

Очевидно, что нет ничего легче, как приложить к сей систе­ме глаголов разделение спряжений по второму лицу единствен­ного числа настоящего времени изъявительного наклонения. Прошедшее время у нас просто и, изменяясь в родах, не изме­няется в лицах; следовательно, вся разница в настоящем вре­мени глаголов вида неокончательного и многократного и бу­дущем глаголов вида совершенного и однократного. Посему русские спряжения можно без всяких исключений разделить на два: первое на ешь, второе на ишь.

Первое спряжение:
Второе спряжение:
ешь,
ишь,
ет,
ит,
ем,
им,
ете,
ите,
ут или ют.
ат или ят.

Чтобы уяснить еще более эту систему, вот вам первообраз­ные формы глаголов или то, что французы называют les temps primitifs.* Их три:

I) Неопределенное наклонение, от коего

a) чрез перемену тъ на л, ла, ло, ли происходит прошедшее время глаголов всех залогов, кроме страдательного, и всех видов: дела-ть — дела-л, дели-тъ — дели-л;

119


б)  чрез перемену ть на вший — причастие прошедшего времени глаголов всех видов и залогов, кроме страдательного: говори-тъ — говори-вший, стоя-ть — стоя-вший;

в)  чрез перемену ть на вши и в — деепричастие прошедшего времени: дуну-тъ, дуну-вши, дуну-в;

г) чрез перемену ть на нный — страдательное причастие прошедшего времени: посла-тъ— посла-нный; в глаголах, оканчивающихся на ить, буква и переходит в е: люб-и-ть — люб-ле-нный, стро-и-ть — стро-е-нный.

II)  Первое лицо единственного числа настоящего времени изъявительного наклонения, от коего

д)  чрез перемену буквы ъ на ый происходит страдательное причастие настоящего времени: делаем-ъ — делаем-ый, делим-ъ — делим-ый.

III)  Третие лицо единственного числа настоящего времени изъявительного наклонения, от коего

е)  чрез перемену т на щий происходит причастие настоящего времени глаголов всех залогов, кроме страдательного: читаю-т — читаю-щий, крася-т — крася-щий. Следовательно, настоящее причастие глаголов первого спряжения оканчивается на ущий или ющий, а второго на ащий или ящий.

Итак, под эти правила не подходят только первое лицо и деепричастие настоящего времени да повелительное наклоне­ние, в рассуждении которого можно заметить только то, что оно сходно с первым лицом настоящего времени: если сие окан­чивается на у или ю с предыдущею гласною, то повелительное наклонение оканчивается на й с предыдущею гласною; если же первое лицо пред у или ю не имеет гласной.— то на и и ь. Впрочем, это может затруднить только иностранца, а не рус­ского.

Всё прочее так ясно, просто и удовлетворительно, что не оставляет желать ничего лучшего. Эта система равно легка для русских и иностранцев. Для большего же облегчения по­следних надобно в словарях отмечать при глаголах второе лицо настоящего времени, вид и первое лицо.

Возвращаюсь к грамматике Калайдовича. Послушайте, как он разделяет формы глаголов:

«Будущее неопределенное время, т. е. не определяющее ни начала, ни конца действия: буду садить». Положим, так!

«Прошедшее несовершившееся, которое означает, что дей­ствие должно было совершиться, но по какому-либо случаю прервалось и не совершилось. Оно делается чрез приложение слова бытия было, превратившегося в союз, к прошедшему времени глаголов современного (?) неопределительного вида,

120


но чаще современного же< определительного, например: я было попал в беду».

3. «Предварительные времена делаются чрез приложение слова бытия бывало: лишь только соловей бывало запоет». Час от часу не легче! Предварительное время! Passé, antérieur!* Не понимаю, как можно смешивать фразы и идиомы языка с формами глаголов?

4 «Уступительные времена: пусть я сказал, пусть шумит буря». Еще милее!

5. «Желательное наклонение: да научусь творить угодное тебе».

6. «Подтвердительное желательное: читай же, читайте ж». Посему lisez donc** есть подтвердительное желательное наклонение?

7 «Смягчительное желательное: скажи-ка, пойдем-ка». Чу­деса, да и только!

8. «Предположительное наклонение: я бы сказал».

Неужели всё это стоит опровержения? Неужели читатели еще не убедились, что г. Калайдович силится прикрыть такими нововведениями пустоту и ничтожность своей книжки? Что должно сказать об этом?

Заключаю: «Грамматика языка русского» г. Калайдовича ровно ничего не прибавила к нашей ученой литературе, ни на шаг не продвинула вперед теории отечественного языка и не только не может идти ни в какое сравнение с грамматикою г. Востокова, но даже гораздо ниже грамматики г. Греча, и весьма недалеко ушла от тех грамматик, которые мы считаем дюжинами.


* Прилагательные, т. е. дополнительные идеи предмета, могут за­ключаться в самом имени или выражаться родительным падежом дру­гого имели, например: l'homme d'esprit, l'anneau d'or <умный человек, золотое кольцо — франц.>, муж боя и совета. Наречия, т. е. дополни­тельные идеи действия, могут заключаться в самом глаголе, например: поиграть (т. е. немного играть). Этим свойством особенно отличается арабский язык, в котором глаголы, чрез прибавление к ним разных ча­стиц, получают знаменование глаголов с наречиями: очень хорошо делать, скоро идти и пр. (см. «Ученые записки имп. Московского университета», 1834, № IV). О причастиях и деепричастиях в сем отношении нечего и го­ворить: без них всего легче обойтись. Предлоги можно заменить оконча­ниями имен и пр. Вот отчего греческий и все новейшие европейские языки имеют особенную часть речи, называемую членом, а латинский и русский язык не имеют ее; вот отчего в греческом языке есть двойственное число, которого, кроме еще славянского, нет ни в одном языке; вот почему по-арабски нельзя сказать все люди или великий человек, а вместо этого гово­рится целость людей (totalité des hommes), целость из людей (totalité d'hommes). См. «Principes de Grammaire Générale, mis à la portée des enfants», par Sylvestre de Sacy <«Основы обшей грамматики, приспособленной к детскому пониманию» Сильвестра де Саси — франц.>.

* мочь, быть должным (франц.).— Ред.

* Грамматика всякого языка, без философических выводов и опре­делений, может годиться только для взрослых и то в таком только случае, когда имеет предметом привести в систему особности языка и не обна­руживает претензий на новые взгляды в построении науки вообще. Грам­матики же, назначаемые для обучения, не могут принести вполне ожида­емой пользы, когда не основаны на всеобщей грамматике или, по крайней мере, когда ученики не познакомлены предварительно с основаниями сей последней.

* Большая часть сего превосходного сочинения знаменитого ориенталиста и филолога уже переведена мною, и всё оно, надеюсь, скоро будет издано.1

* первичные времена (франц.).— Ред.

* Прошедшее предыдущее (франц.).— Ред.

** читайте же (франц.).— Ред.

Источник: http://vgbelinsky.ru/texts/books/13-1/articles-and-reviews/5/