42. Ночь. Сочинение С. Темного. Санкт-Петербург. Печатано в типографии И. Глазунова. 1836 года. II. 44. (8). С эпиграфом:
14 Том II
209
Эта книжечка, состоящая из сорока четырех страниц в осьмую долю листа и напечатанная крупным шрифтом и с ужасными пробелами, которыми в наше время авторы прикрывают нищету своего ума и фантазии, не хватающих даже и на три порядочные страницы, эта книжечка поразила нас своею странностию. Кроме выписанного нами эпиграфа, который заранее дает знать о претензиях неизвестного или темного автора, в предисловии находятся еще следующие строки, которые хоть кого поставят в тупик:
Что сказать читателям про три ничтожные листка, про сие небольшое собрание мыслей моих, извлеченных из труда более обширнейшего? Одно скажу я то, что отдаю себя на суд тому, кто выше предрассудков времени; кто, трудясь в книге столетий, взирал на события с философической точки, кто, познавая тайны сердца человеческого во всех сокровенных изгибах его; кто собратий своих душою всей любить умеет, тот, читая со вниманием немногие строки сии, поймет меня здесь. Я писал коротко, но в малом старался заключать многое; меня больше занимали мысли, их много теснилось тогда в пылкой душе!..
Предоставляя опытным ориенталистам решать, на каком из восточных языков писаны эти строки,2 мы скажем от себя только то, что писаны они не на русском. Но не это особенно удивило нас: читая по обязанности всё, чем дарит русскую публику досужая деятельность российских авторов, мы привыкли к безграмотности, незнанию отечественного языка и неумению выразиться складно, по-человечески, на нескольких страницах. Нет,— нас удивило, что таким безграмотным языком выражаются такие огромные претензии: заметьте что темный автор назначает свою книжечку людям, которые выше предрассудков своего века. Но и в этом еще нет ничего дурного; мы сначала подумали было, что это сочинение какого-нибудь гения, который, углубившись в мир идеи, забыл о грамматике и который представляет любознательности своих современников какие-нибудь новые взгляды на предметы человеческой мысля, совершенно опровергающие все понятия века и долженствующиепроизвесть реформу в человеческом знании. И что ж мы увидели,
210
прочтя книжку? — Во-первых, совершеннейшее незнание языка и, вследствие этого, удивительную темноту выражения, нередко сбивающуюся на бессмыслие; потом натянутость, надутость и напыщенность во фразах; наконец мысли, которые, правда, не могли бы придти в голову пустого и ограниченного человека, но которые в наше время всё-таки слишком обыкновенны и общи; даже заметили если не чувство, то какое-то беспокойство, похожее на чувство. Что ж тут нового или особенно любопытного для людей, которые выше предрассудков своего времени?.. Заметно, что эта «Ночь» есть произведение молодого человека с душою, с пылом, но еще не созревшего для мысли, еще не умеющего отдавать самому себе отчет в своих мыслях, а уже сгорающего желанием написать и издать в свет что-нибудь, непременно написать и издать. Опасное желание, которое губит истинный талант, вымучивая из него насильственные и недозрелые создания, которое плодит толпы дурных писателей, служа им порукою за то, что они имеют талант! О, если бы каждый молодой человек, не лишенный чувства и сгорающий желанием печататься, издавал все плоды своей фантазии, сколько бы дурных книг бросил он в свет и сколько бы раскаяния приготовил себе в будущем!.. Мы говорим это от чистого сердца, говорим даже по собственному опыту, потому что имеем причины благодарить обстоятельства, которые помешали нам приобресть жалкую эфемерную известность мнимыми произведениями искусства и занять место в забавном ряду литературных рыцарей печального образа.1 Пишущие люди разделяются на литераторов и литературщиков: первые пишут по призванию, по сознанию своей способности писать; вторые — самозванцы. Ныне уже настало время, что понимают различие между этими двумя словами; — нынче литератор есть лицо почтенное, а литературщик — смешное и жалкое. Ныне молодой человек, пишущий не по невозможности не писать, не по желанию высказать что-нибудь такое, что он хорошо сознал, в чем вполне убедился или что ясно себе представил, пишущий прежде времени, без приготовления, больше, нежели когда-либо, похож на мальчика, который надевает огромный галстук до ушей,закладывает руки в карманы, принимает на себя сурьезный вид и корчит взрослого человека. Всему есть свое время; прежде составляли себе литературную известность каким-нибудь четверостишием к «Лиле» или «Нине», прежде молодые люди думали, что напечатать свое имя значит прославиться и сделаться из ничего чем-то; ныне совсем напротив; ныне молодой человек с истинным достоинством, подающий себе истинные надежды, заботится прежде всего обогатить себя познаниями —
211
14*
Ныне молодой человек с умом и чувством убежден, что спасенье не в одной литературе, слава не в одном маранье бумаги, а в выполнении своих человеческих обязанностей, в стремлении к тому, к чему назначила его природа, к чему он сознает себя способным. Оно так и должно быть: вчера всегда хуже нынче, завтра всегда лучше нынче; поколения совершенствуются и при заметном ходе просвещения и образованности в России уже не редкость встречать шестнадцатилетних юношей, которые с насмешливою улыбкою смотрят на двадцатилетних, не говоря уже о тридцатилетнем поколении, к которому, за слишком немногими исключениями, всё еще идет этот стих Грибоедова:
Мы не без намерения так распространились об опасности безвременного и не сознанного авторства: повторяем, в г. Темном мы отнюдь не замечаем хорошего автора, но предполагаем хорошего человека. Итак, да будет ему известно, что наше мнение об нем добросовестно и искренно. Мы от души желаем ему добра. Поэтому мы не затруднялись в выборе наших выражений, зная, что на сильные болезни нужны и сильные лекарства; мы старались быть не столько тонкими и ловкими, сколько прямыми и откровенными. Мы хотим сделать еще более для доказательства искренности наших слов, хотим показать ему, почему считаем себя вправе высказывать так резко невыгодное для его самолюбия наше мнение о достоинстве его книги и давать ему советы. Главные недостатки его сочинения состоят: в отсутствии общей идеи, в обыкновенности всех мыслей и ложности некоторых, в напыщенности выражения и незнании языка. Всё это мы беремся доказать ему, а не публике, которая и без нас это тотчас заметит, как скоро прочтет его книгу.
Какую идею хотел выразить г. Темный своим сочинением? Ровно никакой, потому что, когда он брался за перо, у него было только желание непременно написать что-нибудь, что бы ни написалось, а не было никакой идеи. Сначала он говорит, что в жизни человеку выдаются святые минуты, когда он сильнее чувствует, яснее мыслит, больше понимает; и эту-то простую мысль автор разводит водою громких фраз на нескольких страницах; витийствует о ничтожности человека, и это витийство очень похоже на переложение в растянутую прозу прекрасной оды Державина «На смерть Мещерского», так что попадаются фразы, целиком взятые из ней, каковы: «Ныне своим величием изумлен, а завтра что ты, человек? — исчезнуть в той бездне, в которую мы все стремглав свалимся».2Наконец, автор рассуждает о усовершенности человечества, и все эти предметыне находятся у него ни в какой связи, ни в каком отношении,
212
так что, как бы вы ни бились, прочтя книжку, ничего не упомните из ней, а читая, ничего не поймете.
В доказательство обыкновенности мыслей мы ничего не хотим выписывать, потому что для этого надобно б было списать всю книжку. В доказательство ложности укажем на предисловие автора, где он говорит, что его «Ночь» есть «извлечение из труда более обширнейшего». Подобные извлечения могут делаться из какого-нибудь догматического сочинения, где логически развита какая-нибудь мысль, а не из поэтических мечтаний, достоинство которых постигается только в целом создании; словом, извлечения делаются из плодов ума, а не из произведений фантазии, из которых могут быть отрывки, но не экстракты. Возьмем еще на выдержку фразу: «Физический мир (?) наш, наклонный ко всему чувственному, удерживается благородством приличий общественных; сняв узду сию, он нисходит на степень животного». Здесь две ошибки: во-первых, тут дело должно идти не о физическом мире, а о чувственной стороне человеческого бытия; во-вторых, общественные приличия служат уздою только для грубых, необразованных или развратных людей.
Незнание языка и изысканность выражений видны почти во всякой фразе. Вот несколько примеров: «В тебе я ангела любил, но милый друг, скажи, кто здесь, свой трудный жизни путь, без слез совершил?..— Кто до могилы с одной улыбкой доходил?.. Ах, нет! — в слезах мы рождены, в бедах земных живем и часто рады, рады, когда дойдем...— Полночный час с церковной башни прозвучал, и долгий стон его, дремучий бор, в горах промчал...— Я слышал, как он там далеко умирал...— Чтоб в темноте своей зажег добра и истины светильник яркий...— Там эхо томное в скалах напеву волн аккордом стройным отвечает, и на струнах неведомых его, как бы на арфе волн далекой, той звучной песни ропот замирает». Заметим здесь автору «Ночи», во-первых, что рифмы хороши в стихах, но в прозе никуда не годятся; во-вторых, что есть наука, называемая грамматикою, которая учит знанию языка, и в этой грамматике есть отделение, которое называется синтаксисом, который учит правильно выражаться словами, а в этом синтаксисе есть глава, называемая «О порядке слов». Так как автор «Ночи» не заглядывал в эту главу, то мы, кстати, передадим ему вкратце главное ее содержание. Порядок русской фразы есть следующий: первое место занимает преимущественно подлежащее, второе — сказуемое; определительные слова ставятся по большей части впереди своих определяемых, а дополнительные всегда после дополняемых, и как определительные, так и дополнительные никогда не отделяются от своих определяемых и дополняемых запятыми, если между теми и другими нет вставочных предло-
213
жений. Вследствие этого, вот как должны стоять слова и запятые в выписанных фразах г. Темного: «Я любил в тебе ангела; но, милый друг, скажи, кто совершил без слез свои трудный путь жизни? —Полночный час прозвучал с церковной башни, и дремучий бор промчал в горах его долгий стон...— Чтоб в темноте своей зажег яркий светильник добра и истины.— Там томное эхо отвечает в горах стройным аккордом напеву волн, и на его неведомых струнах, как бы на далекой арфе волн, замирает ропот той звучной песни».
Заметим еще, что если бы автор и умел писать складно по-русски, то всё бы не должен был сетовать на гробах по правилам риторики и натягиваться в подражании Юнгу, который, между нами будь сказано, был поэт прескучный. Не худо бы также помнить г. Темному, что главный предрассудок нашего века состоит именно в его убеждении, что без знания языка нельзя быть автором, следовательно, волею или неволею, а он и сам должен покориться этому предрассудку, потому что не велика честь для него будет, если его будут читать только непричастные этому главному предрассудку нашего века люди...
214