Белинский

Том II. Полное собрание сочинений в 13 томах

105. Сказки русские, рассказываемые Иваном Ваненко. Москва. 1838. В типографии Н. Степанова. 265. (12). С эпиграфом:

Гни сказку готовую, что дугу черемховую.

Казак Луганский.

Русские народные сказки, собранные Богданом Бронницыным. Санкт-Петербург. 1838. В типографии А. Воейкова и комп. 100. (12).2

Поэзия парода есть зеркало, в котором отражается его жизнь со всеми ее характеристическими оттенками и родовыми приметами. Так как поэзия есть не что иное, как мышление

506


в образах, то поэзия народа есть еще и его сознание. На какой бы степени образования ни стоял человек, он уже чувствует или бессознательно мыслит; на какой бы степени цивилизации ни стоял народ, он уже имеет свою поэзию. Песня составляет еголирическую поэзию, сказка — эпическую. Драматическая поэзия может находиться в том или другом как элемент, но обыкновенно бывает плодом дальнейшего развития искусства у народа. У каждого народа поэзия носит отпечаток его духа. Песня француза часто неблагопристойна и всегда весела, песня немца патриархальна или мрачна, песня русского заунывна, тосклива и могуча. Содержание песни есть субъективное, личное чувство, ощущение, навеянное минутою или обстоятельством; но в сказке преимущественно выражается общее народа, его понимание жизни. Поэтому сказки всех младенчествующих народов отличаются одним общим характером — чудесным в содержании. Рыцарство, богатырство и олицетворение невидимых, таинственных, большею частию враждебных сил составляет неисчерпаемый предмет народных сказок. Физическая мощь есть первый момент сознания жизни и ее очарования; и вот является бесконечный ряд сильных-могучих богатырей и витязей, которые выпивают по ведру вина, закусывают целым бараном, а иногда и быком. Чего человек не знает, не сознает, всё то представляется ему страшным таинством: вот и являются колдуны, волшебники, злые духи, змеи-горыничи, зиланты, русалки и ведьмы.

Смотря с этой точки зрения на народные сказки, видишь в них двойной интерес — интерес феноменологии духа человеческого и народного. Не говорим уже об интересе развивающегося языка. Поэтому, какой благодарности заслуживают те скромные, бескорыстные труженики, которые с неослабным постоянством, с величайшими трудами и пожертвованиями собирают драгоценности народной поэзии и спасают их от гибели забвения. Но некоторые думают оказать ту же услугу, пиша сами в народном духе. Нет спору, что всякий истинный талант народен, не стараясь и даже не желая быть народным, но только будучи самим собою, потому что народ не есть условное понятие, но конкретная действительность, и ни один индивид не может, если бы и хотел, оторваться от общей родной субстанции. Но некоторые поэты хотят быть народными особенным образом, творя в духе народной поэзии. Прошедшего не воротишь: это закон общий и непреложный. Нельзя сделаться баяном времен Владимира Красного Солнышка. Можно воспроизвести древность, но это уже будет древность, воспроизведенная поэтом XIX века, а совсем не каким-нибудь безвестным певцом «Слова о полку Игоревом». Но эта древняя поэзия более или менее сохранилась в простом народе, как менее

507


подвергшемся изменению, — по крайней мере, так кажется. В самом деле, за простонародною поэзиею исключительно осталось имя народной, потому что она не приняла в себя чужих элементов, но осталась в своей девственной самобытности. Поэтому какому-нибудь Кольцову, поэту-прасолу, немудрено заставить крестьянина так выражать свою неудачу в сватовстве за свою суженую, которой ему отец не хочет отдать мимо старших дочерей:

Болит моя головушка,
Щемит мое ретивое,
Печаль моя всесветная,
Пришла беда незваная —
Как с плеч свалить — не знаю сам:
И сила есть — да воли нет,
Наружи клад — да взять нельзя:
Заклял его обычай наш.
Ходи, гляди да мучайся,
Толкуй с башкой порожнею.1

Ему очень естественно заставить другого крестьянина, после измены его суженой,

В ночь, под бурею, коня седлать,
Без дороги в путь отправиться —
Горе мыкать, жизнью тешиться,
С злою долей переведаться.2

Он жил в мире этих форм жизни, сроднился с ними прежде, нежели узнал, что есть на свете вещь, которая называется поэзиею. Теперь ему знакомы и другие миры форм жизни, но прежняя уже всегда существует для него объективно. Напротив, все поэты, не в этой сфере жизни рожденные и воспитанные, только надевают на себя накладную бороду и кафтан, но не делаются народными поэтами: из-за смурого зипуна виднеются фалды фрака. У Пушкина есть так называемые народные стихотворения, как, например, «Буря небо мглою кроет»; и это точно народные стихотворения, потому что принадлежат русскому поэту, и поэту великому, но они не простонародные, а только написанные на голос простонародных и пропетые барином, а не крестьянином. Но это-то и составляет их особенную прелесть. Пушкин обладал гениальною объективностию в высшей степени, и потому ему легко было петь на все голоса. Но и его гений изнемог, когда захотел, назло законам возможности, субъективно создавать русские народные сказки, беря для этого готовые рисунки и только вышивая их своими шелками. Лучшая его сказка — это «Сказка о рыбаке и рыбке», но

508


ее достоинство состоит в объективности: фантазия народа, которая творит субъективно, не так бы рассказала эту сказку.

Творчество должно быть свободно: произвольные усилия подделываться подо что бы то ни было вредят ему.

Или собирайте русские сказки и передавайте нам их такими, какими вы подслушали их из уст народа; или пишите свои сказки, где бы и вымысел и краски принадлежали вам самим, но где бы всё было в духе нашей народности или простонародности. Примером этого может служит талантливый балагур казак Луганский. Но еще лучший пример представляет Гоголь. Вспомните его «Утопленницу», его «Ночь перед Рождеством» и его «Заколдованное место», в которых народное-фантастическое так чудно сливается, в художественном воспроизведении, с народным-действительным, что оба эти элемента образуют собою конкретную поэтическую действительность, в которой никак не узнаешь, что в ней быль и что сказка, но всё поневоле принимаешь за быль.

Сказки гг. Ваненко и Бронницына принадлежат к неудачным попыткам подделаться под народную фантазию. Основы их сказок, по большей части, взяты из подлинных русских сказок, но так смешаны с их собственными вымыслами и украшениями, что из них делается что-то странное. Этим мы отнюдь не унижаем труда гг. Ваненко и Бронницына; напротив, в их неудачных попытках виден талант, который только пошел по ложной дороге, и их сказки, несмотря на то, читаются гораздо с большим удовольствием, нежели многие романы и повести.

Г-н Ваненко пишет сказки и русские и малороссийские, и в тех и других обнаруживает талант рассказа. Жаль только, что он слишком иногда подражает Луганскому, как то можно видеть даже и из его коротенького предисловия:

Может быть, братцы-товарищи, вам мои сказки не по сердцу; прошу не взыскать, не прогневаться: чем богат, тем и потчеваю; и еще сказка есть у меня, да та далеко запрятана; коль отыщу, в люд честной пущу, отдам разумным книжникам, переплетчикам; пусть себе с нею маются, переврут, наберут, сошьют книжкою, первый блин комом, другой испечем, посолим солонее да помаслим масленее; может случиться, и с рук сойдет; не всякая шапка надевается слабо, а всякий портной шьет на свой покрой

Другой недостаток у г. Ваненки состоит в том, что он, в своих сказках, часто говорит о сатирических романах, кумплиментах и подобных небывальщинах в русских сказках. Вообще его сказки сшиты из разных лоскутков: то из смурого русского сукна, то из английского, то из китайки, то из drap-des-da-mes.* Обмолвкам и проговоркам — нет числа. К чему, например,


* дамского сукна (франц.).Ред.

509


в сказке «О мужичке Фоме, умной голове, и о сыне его, дурачке Иванушке», к чему в ней эпизод явления русалки?

Лучше всех понравилась нам первая сказка «О крестьянине Якове, по прозванию Простая Голова, о жене его Марфе Сидоровне, и о том, как Яков умным мужем стал». В этой сказке виден неподдельный русский юмор и схвачены верно некоторые черты простонародного деревенского быта. Впрочем, и другие сказки не без достоинства, а местами обнаруживают решительный талант; вот, например, хоть следующий отрывок: не показывает ли он дарования в авторе?

Уселся чорт на полу; зачал его Грицко потчевать. «Вот, не угодно ли, говорит, медку полакомиться?» Даст ему хлебнуть деготку, а сам лизнет патоки. «Или орешков погрызть?» Положит себе в рот грецкий орех, а ему сунет пульку чугунную. Морщится чорт от меду казацкого, гложет орехи, инда зубы трещат, а не достанет ни одного ядрышка. Прискучило ему Грицкино потчеванье, стал он его задабривать словами ласковыми, зачал его расспрашивать.
— А что — добрый молодец, вы, я думаю, родом царевич или королевич какой?
— Ма-буть,що так!— отвечал Грицко.
— Из какого-нибудь королевства славного? Это заметно по вашему виду молодецкому.
— Як же ж, я родом с Высокобритании.
Чорт хорошо знал географию, а про такое царство не слыхивал.
— Известна мне,— говорит,— Великая Британия, а про Высокобританию я что-то и не знаю.
— Как не знать! Это там, где высоко подбривают чубчики.
— А, вот что! А далеко ли она отсюда?
— Да как пойдешь — близко, думаешь, а придешь, скажешь — дорога дальняя.
— Так-с. В которую же это сторону?
— Коли вправо пойдешь, придешь с правой стороны, а пойдешь в левую сторону, слева и туда придешь.
— Точно-с. А велико ваше царство?
— Так велико, что если на одном конце стог сена зажечь, на другом не увидишь и полымя.
— Видите что-с? А много там жителей?
— Старых вполтора меньше, чем молодых, а мужчин и женщин поровну.
— Да-с. Ну, а ваш город у моря, что ль? Велико ли оно и как называется?
— Называется оно море синее, широкое, а так велико, что человеку ни за что без лодки не переплыть.
— Есть у вас тоже и реки большие?
— Реки, как бы сказать, такие, что если тысяча волов будут целую неделю пить из них, то и до половины не убавится.
— И воды есть целительные-с?
— С нашей воды еще никто не умирал, а иной с похмелья только ею и отпивается.
— Так-с. И заводы имеются у вас различные?
— Да, есть такие, что хоть бы тебя, примером сказать, в лес или степь завести, будешь неделю плутать, на дорогу не нападешь, если кто не выведет.

510


Чорт мудрен! Он весь этот разговор себе записывал, а после и издал на французском языке «Описание Малороссии». Оно было введено во Франции во многих учебных заведениях, а после и на русский язык переведено, да хорошо, что осталось оригиналом у переводчика.

Г-н Бронницын уверяет, будто его сказки списаны со слов хожалого сказочника, крестьянина из подмосковной. Может быть, оно и так было, только г. Бронницын, верно, записывал их после и так как многое позабыл, то и переиначил. Впрочем, его сказки мы все-таки прочли с удовольствием. Особенно понравилась нам «Сказка о богатыре Голе Воянском»; она отличается тоже неподдельным русским юмором. За исключением немногих мест, слог г. Бронницына везде сказочный. Вот пример:

Дура не ест яблочко, а села в углу, приговаривает: катись, катись, яблочко, по серебряному блюдечку, показывай мне города и поля, и леса и моря, и гор высоту и небес красоту. Катится яблоко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке все города, один за другим видны, корабли на морях и полки на полях, и гор высота и небес красота; солнышко за солнышком катится, звезды в хороводах собираются, так всё красиво, на диво, что ни в сказке сказать, ни пером написать.

Желаем от всей души, чтобы гг. Ваненко и Бронницын перестали пересказывать народные сказки, уже без них и давно сочиненные, а стали бы рассказывать свои: мы с удовольствием послушали бы их.

511

Источник: http://vgbelinsky.ru/texts/books/13-2/articles-and-reviews/105/